http://booknik.ru/context/all/kagaly/
Еврейские общины в войне 1812 года
Вениамин Лукин 30 января 2012
В августе 1912 года, ко дню празднования столетия победы над Наполеоном, столичное издательство «Разум» выпустило в свет книгу еврейского историка Саула Моисеевича Гинзбурга «Отечественная война 1812 года и русские евреи»1. Это первое и единственное столь подробное исследование роли российских евреев в войнах России с Наполеоном открыло новую страницу как в еврейской, так и в российской исторической науке. По словам рецензента — Семена Марковича Дубнова: «Автор совершил нелегкий подвиг: он пересмотрел всю доступную современную и позднейшую литературу о войне 1812 года <...> извлек оттуда разбросанные крупицы сведений о роли евреев в событиях той эпохи и <...> воссоздал ясную картину момента, окруженного раньше туманом»2. Книга Гинзбурга и сопутствовавшие ей публикации его коллег, реконструируя эпоху войны 1812 года, убедительно демонстрировали приверженность бывших польских и литовских евреев своему новому отечеству, их активную роль в достижении победы России в войне с Наполеоном.
Размышляя о мотивах, побудивших евреев к деятельной поддержке российской армии, Гинзбург писал: «Франция в глазах правоверного еврейства являлась очагом вольнодумства и безбожия, Наполеон — исчадьем революции, восставшей не только против земной власти, но и небесной. <…> Ясно было, что необходимо всячески противодействовать натиску этой губительной силы, чтобы отстоять, спасти то, что является ценнее и выше всего»3. Победа Наполеона привела бы к возвращению бывших польских территорий с их еврейским населением Польше (в то время — Герцогству Варшавскому), где евреи подвергались чрезвычайным ограничениям. Поэтому, как считал Гинзбург, «независимо от прочих мотивов элементарный политический смысл должен был подсказать русским евреям <…> необходимость с их стороны содействия <…> поражению неприятеля»4. Собственные выводы Гинзбург подкрепил свидетельством боевого офицера А.Х. Бенкендорфа, будущего главы Третьего отделения Собственной его императорского величества канцелярии: «Евреи опасались возвращения польского правительства, при котором подвергались всевозможным несправедливостям и насилиям, и горячо желали успеха нашему оружию и помогали нам»5.
Это наблюдение Гинзбурга встретило возражение со стороны наиболее авторитетного его коллеги — Дубнова: «Не "политический смысл”, который при еврейском бесправии в России мог бы кое-что сказать в пользу родины эмансипации — Франции, а просто — психика людей, гнезда которых подверглись разгрому со стороны вторгшихся французско-немецких банд, двинутых капризом деспота на бессмысленную резню. Простолюдин еврей понимал, что француз или немец должен был его грабить и насиловать — на то он "неприятель”, — между тем как лихой казак мог и ограбить и побить еврея, но должен был защитить, ибо это все-таки "свой”. Инстинкт самохранения толкал рядового еврея на русскую сторону и заставлял оказывать услуги русским против общего врага»6.
Свое объяснение массовой поддержки евреями российской армии предложил один из самых популярных еврейских деятелей начала XX века, писатель и этнограф Семен Акимович Ан-ский. «Поведение евреев» во время войны определялось их «национально-религиозными интересами»7, утверждал он, поясняя, что «ортодоксальное еврейство» пережило во второй половине XVIII века два глубоких кризиса, закончившихся отпадением двух больших групп евреев от иудаизма: последователей «религиозно-мистического (лжемессианского)» учения Яакова Франка на Востоке и последователей «просветительско-рационалистического» учения Моисея Мендельсона на Западе. Вследствие этого польско-русское еврейство «сделалось особенно подозрительным ко всякому новшеству» и, в особенности, к той эмансипации, которую несли на своих штыках солдаты «великой армии» и которая требовала от евреев «отказа от своей национальности»8. «Тогдашние евреи, при всем своем удивлении гению Наполеона, видели в нем, прежде всего, разрушителя религии, врага всякой, в том числе и еврейской самобытности, и опасались, что с его победой будет нанесен решительный удар духовному единству и автономной организации польско-литовского еврейства. Напротив, Александра I они считали государем благочестивым, хранителем старых устоев, и, несмотря на суровые мероприятия по отношению к евреям, искренно к ним расположенным, как к особой народности»9.
Эти выводы «отцов-основателей» русско-еврейской исторической науки характеризуют в своей совокупности психологическую атмосферу эпохи, определявшую коллективное поведение еврейских общин. Густо разбросанные по многочисленным городам и местечкам Западного края еврейские общины оказались надежной опорой российской армии — как в период ее отступления от западных границ империи, так и при изгнании остатков «великой армии». Напомним, что в так называемых «польских губерниях» евреи составляли большинство городского населения. Занятые торговлей и ремеслами, содержанием корчем и мельниц, организацией мелких производств и промыслов, они естественным образом оказались вовлечены в поставки российским войскам провианта и фуража, боеприпасов и обмундирования, в обеспечение их транспортом и жильем, в поддержание в исправности водных путей и переправ, в снабжение медикаментами и необходимым инвентарем военных госпиталей и лазаретов, в организацию почтовой связи и т.п. Все эти отрасли, освоенные евреями еще в довоенную эпоху, а также в годы войн России с Францией и Турцией (1805–1812), были сориентированы в 1812 году на поддержку российской армии.
Деятельная помощь евреев изменила традиционное отношение к ним русского общества. Этот перелом в сознании значительной части военной и гражданской администрации — от подозрительности к доверию — отчетливо слышен в отзыве современника, который привел на страницах своей книги «Вторжение Наполеона в Россию» видный историк русско-французских войн академик Е.В. Тарле: «Надлежит сознаться, что евреи не заслуживают тех упреков, коими некогда отягощаемы были всем светом <…> потому что, несмотря на все ухищрения безбожного Наполеона, объявившего себя ревностным защитником евреев и отправляемого ими богослужения, остались приверженными к прежнему своему (русскому) правительству и в возможных случаях не упускали даже различных средств доказать на опыте ненависть и презрение свое к гордому и бесчеловечному утеснителю народов»10.
Христиан-Вильгельм фон Фабер-дю-Фор. В окрестностях Любавичей. 1812 год Под давлением обстоятельств военного времени взаимное отчуждение и подозрительность, характерные для взаимоотношений евреев и российской власти в довоенную эпоху, сменились отношениями партнерства. Эти изменения в первую очередь выразились в отношении властей к кагалам (правлениям еврейских общин). Через кагалы военное руководство и местная администрация обращалась к еврейскому населению городов и местечек не только с требованиями о выполнении тех или иных повинностей военного времени, но и с просьбами о помощи, и со словами благодарности.
Так, например, генерал-майор В.И. Гарпе выразил свою признательность евреям Витебска в письме к витебскому кагалу:
Дано сие мною города Витебска еврейскому кагалу в том, что по разбитии неприятеля, бывшего в Витебске, отрядом моим сего м-ца 26-го числа [октябрь 1812 г. — В.Л.], при вступлении войск в город усердствующее общество евреев, сохраняя вместе с россиянами преданность к всемилостивейшему государю нашему, встретили с радостными восклицаниями и прославлением имени нашего монарха; даже когда неприятель зажег мост на Двине, на оный для потушения мгновенно убежали с ведрами; где же укрывалась разбежавшаяся неприятельская пехота, не взирая на выстрелы всюду ловили <врагов -- В.Л.>, не допуская их в последние минуты владения к разорению города накануне атаки моей. Как скоро узнали о прибытии войск к Витебску, выслали ночью тайным и искусным образом ко мне двух мещан русского и еврея с уведомлением о неприятельском расположении; словом сказать, довольно оказали своего старания в нашу пользу, яко истинные сыны отечества и верноподданные государя императора. Таковой достойный хвалы и благодарения поступок россиян и евреев витебских я доводил до сведения главного командующего г-на генерала от кавалерии и кавалера графа Витгенштейна, и его сиятельство изъявить изволил им особенную свою благодарность11.
Важнейшей для армии функцией кагала во время войны стало его участие в формировании кадров разведки. Директор военной полиции 1-ой армии Я.И. де-Санглен, возглавивший в начале войны армейскую разведывательную службу, вспоминал: «Я свел связи с кагалом виленских евреев, и за их ручательством отправил жида в Варшаву, который ехал с товаром; он первый известил меня о будущем приезде Нарбона <генерал-адьютанта Наполеона, французского посланника и шпиона -- В.Л.> в Вильну и прислал прокламацию Наполеона»12.
О том же способе рекрутирования евреев в разведку посредством кагалов свидетельствуют документы уроженца Старого Быхова Нафтали-Герца Шульмана13, который, находясь в 1812 году при генерал-майоре Тучкове, «употреблен был по разным местам в Польше и Литве для учреждения с общего согласия еврейского народа так называемых тайных кагалов, служивших к извещению российских войск о движениях неприятельских, для дачи проводников, лазутчиков и в прочие тайные к военным действиям относящиеся поручения, что исполнил он с отличною деятельностию и верностию, не щадя себя в предстоявших опасностях»14.
Механизм выделения общинами тайных агентов вскрывает донесение радомысльского городничего: «Прибывший в город Радомысль старобыховский еврей Герц Шульман приказал <...> старшему тамошнему кагальному собрать всех евреев для избрания из них трех человек, совестных и знающих еврейские законы, с тем, что он приведет их к присяге и откроет им секрет, которого они не должны обнаруживать до тех пор, пока надобность того не востребует»15.
Тот же метод привлечения евреев к тайной полицейской службе в военное время использовала и гражданская администрация, о чем свидетельствует донесение по начальству волынского губернатора М.И. Комбурлея:
Удостоверившись на опыте в приверженности к России еврейского народа, и что они, благоденствуя под державою России, никак не желают перемены правительства, решился я сей народ по его способности употребить на тайные разведывания в рассуждении поведения помещиков, переписок их с заграничными и каких-либо приготовлений. Вследствие сего по приглашению полицмейстерами, городничими и земскими исправниками лучших и надежнейших людей из обществ еврейских и по предложении им уверенности моей в их преданности к России, с большою охотою и удовольствием согласились они избрать из себя по два, по три и более людей проворных, которые бы наблюдали за образом жизни и поведением не только помещиков, но и крестьян, примечали за каждым действием и приготовлением, если какое-либо клониться будет ко вреду общественного спокойствия, и старались бы разведать о переписках и связях с заграничными. Сих людей к сохранению тайны обязали они клятвами по своему закону и обещали им, что если не будут они награждены от Правительства, то делать им от себя награждение, а особенно при случае важнейших открытий16.
Таким образом, при общинах, находившихся в зоне военных действий, формировались группы из нескольких человек, избранных кагальными старшинами или включавшие их самих, которые назывались «тайными кагалами». Командиры воинских частей при необходимости использовали членов «тайных кагалов» в качестве лазутчиков или проводников, а гражданская администрация — в качестве тайных полицейских агентов.
О том, как эта модель функционировала в Витебске, рассказал витебский кагальный старшина Вольф Меерсон:
Более двадцати лет, как я вступил в должность кагального <...>. Усердное служение усугубилось государю моему, когда при вступлении российских войск в Витебск, требовались верные шпионы, <..> которых своим коштом отправлял я в разные места с наложением на них клятвы верности к престолу природного своего монарха, собственным примером, хотя с потерей имущества, содействовал всеми силами к удовлетворению воинских требований17.
Евреи искренне реагировали на предложения о сотрудничестве в разведке или в тайной полиции, воспринимая эту полную опасностей деятельность как естественное выражение их приверженности России. Их выбор поддерживался антинаполеоновской агитацией лидера белорусского еврейства, основоположника движения Хабад раби Шнеура-Залмана. Будучи раввином местечка Ляды, Алтер-ребе взял на себя задачу практической организации разведки. Свидетельства об этом оставили его сын, любавический цадик раби Дов-Бер: «Отец отправил много посланцев в Толочин, обо всем согласно просьбе генерала сообщал в Витебск, деятельно заботился о рассылке разведчиков»18 — и его вдова Штерна: «Во время же бытия его в местечке Лядах и по приближении неприятеля старался открывать места нахождения неприятельских войск российскому воинству из единственного усердия к подданнической власти, в чем имел свидетельство от господина генерала-майора Неверовского»19.
В качестве поощрительной меры военное руководство в некоторых случаях обещало освобождение своих секретных агентов от повинностей военного времени, или как сказано в «охранной грамоте», выданной Шульману, «освобождало от всякого притеснения и постоя»20. Несмотря на то, что эти группы секретных агентов назывались во время войны «тайными кагалами», их якобы тайную службу трудно было скрыть от местных жителей, среди которых всегда находился доносчик.
Бой Давида с Голиафом — еврей-
ский лубок из собрания С. Ан-скогоПо словам одного из «героев невидимого фронта» — витебского кагального Нохима Богорада, он был послан губернатором «для узнания о приближении войск неприятеля к губернскому городу Витебску, не щадил трудов и подвергался опасности, проведав об оных в Лепельском повете и исполнив, по возможности и усердию моему повеление начальства, не имел время и средств за скорым настижением неприятеля помышлять о моем имуществе. Грабители онаго, разорившие весь город, достигли меня, поймали и изнуряли в тюрьме»21. Пострадавшего лазутчика поддержал в его просьбе о помощи витебский гражданский губернатор К.К. Лешерн: «Был он от меня послан в Лепель для узнания о неприятельских войсках, что исполнил в точности с усердием и рачительностью без малейшего страха и опасности. За каковое усердие его и ревность к всероссийскому престолу, отдавая ему справедливую похвалу, свидетельствую»22. Сменивший Лешерна на посту губернатора П.П. Тормасов от себя добавил, «что по занятии им <неприятелем -- В.Л.> города и по узнании о его служении в пользу отечества, был угнетен более прочих и разграблен до остатка, и что теперь, находясь в крайнем бедствии с своим семейством, достоин воззрения на него и вспомоществования»23.
Сведения о «службе народа еврейского и его кагалов»24 регулярно поступали к императору Александру I, который при разных оказиях выражал свое «милостивейшее расположение еврейским кагалам»25. Когда же в конце 1812 года Александр I фактически возложил на себя верховное командование армией, в числе прочих реорганизаций, проведенных им вместе с начальником Главного штаба П.М. Волконским, были централизованы связи армии с еврейскими общинами. Для этой цели верховное командование привлекло к пребыванию при Главной императорской квартире двух купцов, занимавшихся военными поставками: Зунделя Зонненберга из Гродно и Лейзера Дилона из Несвижа. Официально они именовались «депутатами еврейского народа при Главной квартире Его императорского величества»26. Вероятно «избрание» депутатов общинами Гродно и Несвижа свелось к получению одобрения от их кагалов. Сомнительно, чтобы во время продолжающейся войны их высокий титул был оправдан реальными выборами депутатов в пределах империи или даже губернии.
Когда вскоре война развернулась на территории Европы, в задачу еврейских депутатов вошло обеспечение поставок и прочих услуг, оказываемых еврейскими общинами российским войскам. Наряду с официальными поручениями, депутаты выполняли и тайные поручения верховной власти. Как впоследствии уведомлял об этом Дилон начальника высшей полиции А.Х. Бенкендорфа: «По высочайшему повелению учреждены были мною в некоторых губерниях особенные благонадежные и секретные еврейские кагалы, для представления мне нужных сведений по важнейшим, даже по политическим делам, о коих имел я счастие своевременно всеподданнейше Его императорскому величеству доносить»27.
В то же время император Александр I, имея обыкновение ни на кого полностью не полагаться, определил еще одну кандидатуру для организации секретной службы кагалов. В январе 1813 года он поручил формирование тайной еврейской агентуры, базирующейся на кагалах, приобретшему соответствующий опыт Нафтали-Герцу Шульману. Эта агентурная сеть через своего руководителя подчинялась непосредственно императору. Вот что Шульман сам пишет о поставленных перед ним задачах и способе их решения:
Сделавшись я во время водворения в Российскую Империю неприятельских войск несколько известным <...> покойному господину главнокомандующему всеми российскими армиями и разных орденов кавалеру князю Кутузову, и по удостоению Его Сиятельства, имел счастие предстать пред лицем Его Императорского Величества и получить Высочайшее повеление, объехав все города, избрать под именем кагальных из почтеннейших и твердо соблюдавших закон свой евреев, коих было бы обязанностью доносить не токмо по делам войны, но и о всем том, что к пользе государственной касаться может28.
При всем разнообразии примеров секретной службы евреев во время войны 1812 года, учреждение тайной еврейской агентуры при особе императора является беспрецедентным фактом в истории российского еврейства, оно зафиксировало момент установления наиболее доверительного отношения высшей администрации к своим подданным евреям и к их общинным правлениям. Расширив, по существу, полномочия кагала, власти не только принимали его решения о том, кому из членов общины быть лазутчиком или проводником, как организовать наблюдение за подозрительными помещиками или крестьянами, но также доверяли кагалу самому решать, что «к пользе государственной касаться может».
На этом фоне возросшего доверия к кагалу даже речь героя войны, командира летучего партизанского отряда Дениса Давыдова перед собравшимися горожанами Гродно после изгнания оттуда французов не выглядит из ряда вон выходящим явлением:
Приказываю всем и во всем относиться к еврейскому кагалу. Зная преданность евреев к русским, я избираю кагального в начальники высшей полиции и возлагаю на него ответственность за всякого рода беспорядки, могущие возникнуть в городе, так как и за все тайные совещания, о коих начальник города не будет извещен; дело кагального выбрать себе из евреев помощников для надзора, как за полициею, так и за всеми польскими обитателями города. Кагальный должен помнить и гордиться властью, которою я облекаю его и евреев, и знать, что ревность и усердие их будут известны высшему начальству29.
Повышение статуса кагала в глазах военного командования и гражданской администрации требовало своего наглядного оформления, и кагальные старшины нашли зримое выражение изменившегося порядка. Они поместили на кагальных печатях символ Российской империи — двуглавого орла. Печать с изображением государственного герба призвана была демонстрировать положение кагала как органа государственной власти.
Впервые подобная печать получила легитимацию властей в Вильно: 15 марта 1816 года члены виленского кагала обратились к гражданскому губернатору Виленской губернии А. С. Лавинскому с «рапортом» «О дозволении кагалу иметь казенную печать с Высочайшим гербом»30. Обосновывая необходимость такой печати члены общинного правления уравнивали кагал с «присутственными местами» — учреждениями государственной администрации:
В благоустроенном Российском государстве учреждены еврейские кагалы по Высочайшему назначению, выбор членов онаго производится наравне с присутственными местами нижних инстанций чрез всякие три года по баллам, и утверждаются <члены> тем же начальством, что и другие члены тех мест, получают от начальства частые предписания <…> она необходимо нужна как для печатания разных кувертов [конвертов, франц. — В.Л.], выдаваемых кагалом для полученния евреями паспортов разных свидетельств, а более при ныне составляющейся новой ревизии выдаваемых евреям аттестатов и прочих исходящих из кагала казенных документов31.
Губернатор с пониманием отнесся к обращению кагальных старшин, направив их рапорт виленскому полицмейстеру, со своей резолюцией, позволявшей кагалу «иметь печать с изображением на ней Высочайшего герба с надписью Печать Виленского еврейского кагала»32.
О том, что в послевоенные годы практика использования подобной печати была распространена среди еврейских общин Западного края свидетельствует обращение кагальных местечка Ошмяны «о позволении Ошмянскому еврейскому кагалу по примеру прочих кагалов иметь печать с российским гербом двухглавного [так в тексте — В.Л.] орла»33.
Кагальная печатьПолтора десятилетия кагалы штамповали свои документы печатью с государственным гербом, пока в 1830 году бдительные чиновники Виленского губернского правления не обратили внимание на очередную поступившую из кагала бумагу, заверенную такой печатью. По указанию губернского правления виленское полицейское начальство попыталось отобрать кагальную печать. Однако кагальные старшины печать не отдали, а вместо нее представили официальные разрешения на пользование ею. Подобный прецедент произошел и в Гродно, где отнятую у кагальных старшин «печать с казенным гербом» пришлось возвратить в кагал до окончательного решения вопроса. Дело о кагальных печатях дошло до Сената, а оттуда поступило в Еврейский комитет, решение которого было передано в Департамент духовных дел иностранных исповеданий, а затем за подписью главноуправляющего Д. Блудова и директора Ф. Вигеля — к министру внутренних дел:
Еврейский комитет, находя, что по законам христианские общества, не имея права на печать с государственным гербом, должны иметь свои собственные с городским гербом, и признавая неприличным дать еврейским обществам право, каким не пользуются даже христианские <…>, следует отобрать казенные печати у тех кагалов, которые имеют оные и предоставить им иметь частные с надписью означенных кагалов, к коим они принадлежат34.
В этом завершении истории «кагальной печати с казенным гербом», как в зеркале, отразилась смена эпох. На смену непродолжительному потеплению в отношении власти к евреям и их общинным правлениям пришли заморозки последних лет царствования Александра I, которые вскоре сменились стужей николаевского режима. Вспомним, что через полтора десятилетия после того, как двуглавый орел улетучился с кагальной печати, были упразднены и сами кагалы.
Не суждено было осуществиться надеждам евреев на то, что признание правительством их заслуг в войне 1812 года выразится в улучшении их правового положения.
Недолговечным оказался и проект создания постоянного еврейского представительства. Сформированная по указанию Александра I в 1812 году «депутация еврейского народа» фактически не пережила «в бозе почившего императора». Однако если инициативам высшей администрации была уготована недолгая жизнь, то явления, вызвавшие их к жизни, глубоко запечатлелись в еврейском коллективном сознании. Сам факт образования «депутации еврейского народа» многими воспринимался как шаг на пути к возрождению традиционной еврейской автономии. В послевоенные годы деятельность еврейских общин была направлена на совершенствование этого органа, получившего в 1818 году государственный статус. На прошедших в 1815–18 годах съездах в Зельве, Минске и Вильно представители еврейских общин стремились сформировать действенное еврейское представительство, которое выражало бы интересы всех общин империи. В этой активности еврейских общин можно увидеть развитие процесса консолидации и самоидентификации российского еврейства, которому война 1812 года придала мощный импульс.
Война 1812 года явилась самым значимым событием в жизни всех ее участников, оставив глубокий след не только в их сознании и в памяти их потомков, но и в коллективной памяти российского еврейства. Она стала краеугольным камнем в судьбах многих евреев, выступавших активными партнерами российской армии: подрядчиков и поставщиков, секретных агентов и организаторов секретной службы. Одним из них война определила путь в элиту еврейского общества, другим проложила пути интеграции в русское общество. О виленских коммерсантах, достигших успеха в годы русско-французских войн с горечью упомянул первый историк еврейской общины Вильно Шмуэль-Йосеф Фин: «Многие торговцы города, благодаря удачным сделкам, улучшили свое положение, разбогатели, приобрели новые связи, и расширили области своей торговли в разных концах страны, однако сами они изменились, отошли от обычаев предков, взращенных в обособлении»35.
Война 1812 года создала оптимальные условия для встречи бывшего польско-литовского еврейства с русским обществом, ускорив процесс их взаимного узнавания и выдвинув наиболее ярких его участников на подмостки истории. Индивидуальные судьбы этих «детей двенадцатого года», которые в своей совокупности и составляют общую картину эпохи, мы предполагаем проследить в следующих очерках.
|
