http://www.odnako.org/magazine/material/show_25303/
23 апреля 2013 Георги Коларов
Латиноамериканские бунтари и теология освобождения
«Левый поворот» в Латинской Америке спровоцировал настоящую «революцию в сознании» сотен миллионов граждан. Ее главной особенностью, пожалуй, стало сочетание христианских и марксистских идеалов. Так называемая «теология освобождения», возникшая еще в 70-е годы прошлого века, оказалась прекрасным дополнением к боливарианской леворадикальной идеологии.
На рубеже тысячелетий граждане Латинской Америки активно включились в социально-политические процессы в своих странах. Пожалуй, наиболее ярким примером являются жители Венесуэлы, которые в 2002 году встали на защиту Уго Чавеса, свергнутого путчистами, и добились его возвращения к власти, сохранив таким образом социально-экономические достижения боливарианской революции.
Что любопытно, левые радикалы в Латинской Америке никогда не стремились к упразднению христианской идентичности (в отличие, например, от Советского Союза или Болгарии, где коммунистическая идеология противопоставлялась религии). Даже лидер вооруженных чавистских отрядов Алберто «Чино» Ариас, прославившийся в последнее время своими резкими выступлениями, в которых он угрожает пролить реки крови оппозиционеров, называет себя христианином и именно религиозными мотивами объясняет борьбу с «сионистом» Энрике Каприлесом — лидером оппозиции, являющимся потомком польских евреев. Этот человек, который сам признается, что не помнит, сколько убитых противников на его совести, оказывается убежденным католиком.
На Кубе, в Никарагуа, Эквадоре, Боливии и других латиноамериканских странах, где правят левые радикалы, никому и в голову не приходит насаждать «научный атеизм». Популярные в XX веке разновидности коммунизма (марксизм, ленинизм, маоизм, троцкизм) уступили место философии и теологии освобождения, которые связывают революционный процесс со Священным Писанием. Сторонники этого учения, которое зародилось в 70-е годы в Аргентине, а затем распространилось по всему континенту, призывают к социально-экономическим преобразованиям, выступают против империализма, неоколониализма, концепций, оправдывающих господство развитых стран над государствами третьего мира, резко критикуют общество потребления и отчуждения, борются с голодом и бедностью.
Философы освобождения связывают сегодняшний кризис латиноамериканского общества с насаждением моральных и политических норм евроатлантической цивилизации. Этим фальшивым нормам и устоям они противопоставляют рациональные законы революции.
Создатель философии угнетенных
Одним из самых ярких представителей философии освобождения является аргентинец Энрике Дуссель. В своих работах он рассуждал о самобытности Латинской Америки и призывал «утвердить континентальное сознание», освободившись от культурной опеки США и Европы. «Латиноамериканца, — говорил он, — не следует рассматривать как деформированный вариант европейца». Дуссель был ярым противником евроцентризма (хотя в поздние годы несколько отошел от радикальных установок).
Он считал себя создателем философии угнетенных, критиковал систему национального и социального рабства, изобличая ее как зло и грех. «Быть философом, — писал он, — означает, прежде всего, уметь слушать и интерпретировать исторический голос масс, их идеалы и устремления».
Дуссель пытался пересмотреть отношение к марксизму, существующее в Латинской Америке, и создал, по выражению российского специалиста по философии освобождения Натальи Петякшевой, свою «дусселинизированную» версию этого учения. Он изобразил Маркса теоретическим предтечей «философии освобождения» и особо отмечал «этический потенциал, заложенный в марксистской критике капитала». «Живой труд, — писал Дуссель, — это не рабочий класс в марксистском смысле слова, а народ, беднейшие слои населения. Именно это понятие включает маргиналов, безработных, обнищавших, тех, кто не может быть назван «классом».
Были в философии Дусселя и элементы идеализма. Он рассуждал о различиях между индивидами, требуя «прислушиваться к голосу Другого». Согласно Дусселю, идеал социальных отношений — христианский. Это та модель, которой должна следовать «реальность». Однако Дуссель проводит различия между христианской церковью и христианской верой, поскольку церковь скомпрометировала себя сотрудничеством с европоцентристскими властями и участием в конкисте, а вера несет в себе ценности раннего христианства. «У латиноамериканской церкви есть очень ответственная миссия в истории человечества, — писал он. — Теология латиноамериканцев связана с осознанием того, что на наших плечах лежит бремя культурной зависимости. И поэтому мы должны думать о великом процессе освобождения».
Открытие Америки и конкисту Дуссель воспринимает одновременно как «геополитический» и «этический» феномен. «В европейском этосе, — отмечал аргентинец, — «любовь к себе Тотальности» скрывает ненависть к «Другому». Эта ненависть проявилась еще во время встречи испанской и индейской цивилизаций и нанесла первую «большую» травму психике будущего латиноамериканца. (По мнению сторонников теологии освобождения, цивилизационного контакта тогда не состоялось: индейцы считали испанцев богами из своей мифологии, а испанцы индейцев — первобытными дикарями, хотя они такими, разумеется, не были.)
Культ свободы
Никарагуанский последователь Дусселя — Орландо Нуньес Сото был убежден, что преодолеть культурный и ценностный кризис западнохристианской цивилизации следует путем замены культа капитала культом свободы. «Мораль старого порядка, — отмечал он, — ставится под вопрос, а цивилизационные перемены могут произойти лишь в результате восстания против ценностей цивилизации прошлого».
«Молодые радикалы» Артуро Ройг, Освалдо Ардилес и Хулио де Сан утверждали, что латиноамериканская философия должна стать методологической и теоретической основой практики освобождения. «Это политическая философия, — писали они, — философия антиамериканизма, которая приобретает смысл лишь в связи с освободительной борьбой народов континента». Они настаивали на «радикальном и неотложном преобразовании латиноамериканского мира, его политических, социальных и экономических структур».
«Конечно, с точки зрения традиционной аналитической философии, — писала Наталья Петякшева, — философия освобождения выглядит как несостоятельная и излишне политизированная по своему характеру система. Ведь проблемы латиноамериканских народов, их истории, самобытности, культуры не поддаются строгой систематизации, а значит, не соответствуют аналитическим критериям «подлинной» философии».
В целом в философии освобождения центральное место отводится не человеку, а народу. Судьба народа определяет и судьбу личности. Большую роль играет также «революционная идентичность» как новый этап в развитии исторического сознания. Национальные чувства «освободители» призывают связывать с судьбой латиноамериканского региона, предлагая воспринимать Латинскую Америку как общий проект будущего.
Теология освобождения
Христианские миссионеры всегда проповедовали покорность и смирение перед властью. Если и были исключения, то связаны они именно с латиноамериканской историей. Можно вспомнить иезуитское государство в Парагвае и миссии различных орденов на индейских территориях, которые давали верующим возможность воспринять настоящего Христа, который соответствует описаниям в Ветхом Завете, где он — освободитель своего народа. На Соборах латиноамериканских епископов в Медельине (Колумбия, 1968) и Пуэбле (Мексика, 1979) произошла так называемая «революция монсеньоров», в результате которой возник латиноамериканский религиозный реформизм, направленный против союза католического духовенства и олигархии. Часть рядовых священников стали ориентироваться на социальную революцию, пытаясь найти ей оправдание в тексте Священного Писания.
Так родилась «теология освобождения», объединяющая некоторых высших католических сановников с обычными священнослужителями и вовлекающая их в стихию революции вместе с миллионами верующих латиноамериканцев. Это понятие впервые использовал перуанский теолог Густаво Гутиерес в 1971 году. «Для многих людей нашего континента, — отмечал он, — освобождение может прийти только насильственным путем». Сущность греха Гутиерес видел в «структурах угнетения... эксплуатации человека человеком, рабстве народов, классов и рас». Спасение же он рассматривал как революционное освобождение, создание нового общества и единение с Богом. Гутиерес оправдывал насилие, к которому могут прибегнуть народные массы в ходе революции, и даже говорил о его необходимости и неизбежности. «Ведь как иначе можно противостоять политическому насилию и экономическому принуждению со стороны олигархии и репрессивных государственных органов?» — вопрошал он. И поскольку церковь играет ключевую роль в спасении, Гутиерес призывал усилить ее политическое влияние.
Радикализация широких христианских слоев неизбежно должна была внести в самую распространенную на континенте католическую идеологию революционные элементы. Теология освобождения сочетает марксистскую теорию с христианской символикой и имеет огромное воздействие на латиноамериканские массы. Вместо неясного образа Иисуса Христа, навязываемого церковной элитой, она предлагает образ Сына Божьегоосвободителя. И высшая церковная иерархия видит в этом для себя серьезную угрозу, ведь данный образ обосновывает необходимость разрушения современных структур господства и эксплуатации, или, иначе говоря, революции. (Надо заметить, правда, что латиноамериканские религиозные идеологи заботятся не только о социально-экономическом и политическом освобождении, но и о сохранении традиционных культур, обычаев, нравов и верований.)
В основании теологии освобождения лежит новое понимание христианского долга: отбрасывается насаждаемая веками ложная догма о полном смирении, и церковь возвращается к раннехристианской концепции, которая предполагает активное нравственное и физическое сопротивление злу и насилию. Учение Иисуса провозглашается революционным по своей сущности. Преследования и казнь Христа показывают, что это поняли и его современники, говорят сторонники теологии освобождения. Для них он был проповедником радикального обновления жизни людей, пророком моральной, социальной и политической революции. Он воспевал любовь, отрицая материальные блага, привилегии, славу и конкуренцию.
Латиноамериканская реформация
Теология освобождения — не только религиозный, но общественно-политический феномен наподобие новой реформации. Радикальные латиноамериканские проповедники видят свой моральный долг в сопротивлении и преодолении социального и политического отчуждения. Они связывают зло с социальным неравенством и зависимостью Латинской Америки от США. Революция и построение социалистического общества, по их мнению, — это возможность избавиться от зла. «Настоящий христианин, — говорят они, — должен быть революционером и участвовать в упразднении социального расслоения. Нам следует отказаться от присвоения прибавочной стоимости и построить справедливое социалистическое общество, а не умиротворенное общество ложного равенства».
По словам классика теологии освобождения Леонардо Бофа, «смысл имеют не общие рассуждения, а конкретное освобождение бедных — освобождение в действии, а не освобождение в мысли». Он отвергает власть богатых над церковью и церкви над народом, подчеркивая, что она должна жить с народом. А бразильский теолог Фрай Бету убежден, что верность церкви и Иисусу Христу можно доказать, лишь помогая бедным. «Тот, кто дистанцируется от бедных, дистанцируется от Бога», — утверждает он. По словам Бету, чтобы понять, почему официальная католическая доктрина не отвечает требованиям сегодняшнего дня, надо посмотреть на условия существования бразильского населения, которые мало чем отличаются от условий существования скота». (Следует отметить, что Бету довольно успешно претворял свои убеждения в жизнь на посту советника бразильского президента Лулы да Силвы.)
Бету убежден, что коммунистическая и христианская этика очень схожи, и ни инквизиция, ни репрессии в СССР, ни культурная революция в Китае не имеют ничего общего с христианством и коммунизмом. Главной ошибкой традиционных марксистов он считает насаждение атеизма, ведь эксплуатируемым христианским массам обычно не хватает светского образования. Им нельзя объяснить, что такое социализм и зачем надо за него бороться. Зато если им скажут, что Бог хочет, чтобы не было бедных и богатых и все были равны, они с готовностью принялись бы преобразовывать мир. «Благодаря сочетанию марксизма и христианства, — отмечает Бету, — латиноамериканская революция будет более масштабной и успешной, чем все остальные, и приведет человеческий дух к полному освобождению». Еще один латиноамериканский теолог Уго Ассман заявляет, что «христианин — это человек перманентной революции, который может реализоваться лишь в процессе личностного или коллективного сопротивления социальному злу».
Стоит отметить, что в Латинской Америке революционеры, как правило, лояльно относились к учению Христа. «На нашем континенте среди народных масс очень сильна христианская вера, — говорил Че Гевара, — и христиане должны без колебаний поддержать революцию, но им не следует насаждать свои догмы». Ни одна латиноамериканская партия, разделяющая атеистические взгляды, не смогла осуществить революцию и завоевать власть. Христианские революционеры, напротив, даже в ЦРУ считаются серьезной угрозой для североамериканского господства. Никарагуанская революция стала практическим воплощением философии и теологии освобождения. Она продемонстрировала, насколько успешным может быть взаимодействие между марксистами и католиками. Сандинисты в Никарагуа возродили социальную значимость христианства, и их примеру последовали сторонники боливарианской революции в Венесуеле во главе с покойным Уго Чавесом.
С избранием латиноамериканского папы многие стали говорить, что Ватикан, возможно, начнет сближение с католическими массами, которые отвергли старые, консервативные догмы. Однако, как отмечает анонимный читатель испанской газеты АВС: «Франциск I для Латинской Америки — это то же самое, что Иоанн Павел II был для СССР. С его помощью Соединенные Штаты пытаются разрушить южноамериканское единство!»