http://svom.info/entry/338-mirazhi-i-mayaki/
Замостьянов Арсений
Мы — подлинная демократия и стоим на пороге решительного обновления государства. Задача, поставленная перед нами, столь ответственна, что нам необходимо выбрать Верховного ассе­низатора, если мы всерьез хотим ее выполнить. Правда, с другой стороны, мы подвергаем угрозе нашу свободу. Дерьма не будет, а Верховный ас­сенизатор останется, и удастся ли нам его тоже убрать — большой вопрос. История нас учит, что верховные ассенизаторы всегда остаются.
Ф. Дюрренматт. Геркулес и Авгиевы конюшни.
К сожалению, это не шутка: се­годня и на правом, и на левом фланге многие (по крайней мере, на словах) хотят видеть Россию парламентской республикой. Такти­чески это понятно: если борешься с президентом — критика самой си­стемы сильной президентской власти не помешает. Но не будем забывать о стратегии и о том, что едва ли не са­мое уродливое проявление современ­ной цивилизации — гнет пенкосни­мателей над профессионалами.
Что важнее: создание конкурен­тной и реально влиятельной демо­кратической процедуры или развитие науки, техники, массового просвеще­ния? Это не ложная дилемма и не во­прос для интеллектуальной трениров­ки, тут — системный выбор стратегии. Понимаю: лучше всего — и первое, и второе, и десерт. Но государственная идеология иерархична, и многое зави­сит от того, какие ценности мы пред­почтем: правозащитные или технокра­тические. Чем заинтересуем общество: научно-техническими задачами или конкуренцией партий, ораторов, компроматов, когда весь пар уходит в очередного Гудкова? Отказаться от де­мократических пожеланий, которые принято считать благими, наша теле­геничная элита не может.
Сказано — сделано. В ближайшее время мы увидим в деле (а точнее — в бурном безделии) сотни новых партий, ощутим суету губернатор­ских выборов. Движение в сторону гражданских свобод в приличном обществе принято считать прогрес­сивным, благотворным — и очеред­ная победа демократии над здравым смыслом многих воодушевила. Про­тестов не слыхать. Раздувается роль демократических институтов, а зна­чит, резко понижается значение тех, кто, как на грех, еще пытается рабо­тать, а не «позиционировать себя» в гражданском обществе. Активисты, поборники и движушники воодушев­лены.
У слова «демократия» помимо древ­негреческой основы есть немало от­тенков смысла — и русский язык пере­дает их достаточно тонко. Помогает «мелочишка суффиксов и флексий». Вот вам и пример — три определения и три правителя страны. Почувствуй­те разницу:
— «Брежнев — демократичный, но не демократизирующий и не демок­ратический»;
— «Горбачев — демократизирую­щий, но не демократичный и еще не демократический»;
— «Ельцин — демократический по уши, но не демократичный и уже не демократизирующий».
Нас интересует та демократия, которую самые шумные нынешние комментаторы общественной жизни по-голливудски связывают с «силами добра». Когда многое в государстве решается на выборах, в условиях сво­бодной конкуренции и в парламен­тах — это вроде бы и есть демократия. Ее топтали фаланги Филиппа Маке­донского. Ее упразднил Божествен­ный Август. Ей вырывали язык при Ио­анне Третьем, Великом (1462—1505), князе—объединителе Московской Руси, в 1478 году покончившем с Нов­городской республикой и приказав­шем вывезти вечевой колокол из Нов­города в Москву. Ее называл «великой ложью нашего времени» Константин Победоносцев. От нее быстро устал матрос Железняк. Я бы на его месте тоже устал, да я и на своем притомил­ся от пустозвонства.
Кто создал демократии репутацию общественного блага, чуть ли не мо­ральной ценности? Наш брат-горло­пан: журналисты, консультанты и про­чая штабная орава, которая кормится на предвыборной борьбе, на ажиота­же вокруг выборов. Заслуженные тре­неры по забегам в ширину. В демокра­тии заинтересован и крупный бизнес: больше возможностей для лоббиро­вания и коррупции, для рекламных кампаний. Так что не будем доверять козлам капусту и поговорим о демо­кратических процедурах начистоту.
Реклама
Кажется, у Михаила Задорнова в годы всевластия КПСС была такая реприза: «Второй партии народ не прокормит». А ведь так и случилось! Один только черный рынок предвы­борного компромата втягивает в себя бюджет всей нашей космонавтики. От заводов (которые были жизнеоб-разующими!) требуют рентабельнос­ти, а партии лелеют, как племенных быков. В каждой партии, ясное дело, имеются столоначальники с оклада­ми и конвертами, но, в отличие от КПСС, без малейшей ответственно­сти за то, что происходит в стране. У нас даже партия парламентского большинства ни за что не отвечает — что уж говорить об организациях в 500 человек?
Звучат вполне предсказуемые объ­яснения: никто никого не обворовы­вает, это — частные пожертвования. Но пора задуматься: почему наши дельцы легко бросают деньги на ве­тер, когда речь идет о политических пустозвонах, о шоу-бизнесе и фут­болисте? ЭтоЪ! Но превращаются в шейлоков, когда нужно поддержать промышленность, массовую школу, книгоиздание... И это — не извраще­ние принципов демократии, а их ес­тественное состояние. Есть трудовая логика, логика развития — и есть де­мократия. Главную причину признать стыдновато: мы живем по законам рекламного мейнстрима, а не здраво­го смысла. Для тех, кому это на руку, — шоу должно продолжаться, любой ценой. И в очередном (хотя бы и фик­тивном) движении к парламентариз­му мы видим зарю новой победы над целесообразностью.
В России давненько возникла тра­диция восхищения демократиче­скими Афинами. О Спарте и Филиппе Македонском даже самые знающие и прилежные наши античники писали почти с ненавистью — немцы и аме­риканцы в этом смысле объективнее. А из источников мы с удивлением уз­навали, что ни Аристотель, ни Платон не считали афинскую демократию идеалом. Что Спартой восхищались лучшие афинские вожди — Калис-фен, Кимон, Мильтиад. Что честолю­бие и доблесть македонских царей подготовили мир к преображению. К счастью, СССР не походил на хищ­ный Афинский морской союз, и не случайно В. Новодворская называла нашу страну «проклятой тоталитар­ной Спартой». Но авторы учебников по истории античности «болели» за афинских демократов, как Николай Николаевич Озеров — за хоккеистов сборной СССР.
Сколько раз мы слышали: «Демо­кратия — худшая форма правления, за исключением всех остальных». Это сказал Черчилль, а ему полагается внимать: больно красиво формули­ровал, со вкусом и форсом! Вот в этом вся демократия: броская фраза пре­выше всего. Сэр Уинстон всего лишь шутил — правда, шутил так, что нам остается только завидовать. Понятно, что репризы Черчилля и Фаины Ра­невской для нас сегодня — как законы Хаммурапи для Древнего Вавилона; и все-таки лучше ими восхищаться, чем руководствоваться.
1Черчилль остроумен, а все-таки за­труднительно говорить о всепобеж­дающей демократии после Пелопон­несской войны и битвы при Херонее. Правда, современные апологеты кон­курентной публичной политики от­рицают прямую связь с рабовладель­ческой демократией, а генеалогию современной системы ведут от анг­лийского парламентаризма, от бур­жуазных революций и американской конституции. И все-таки серьезное отношение к демократии эпизода­ми прослеживается на протяжении тысячелетий — и мало что в нашем споре поменялось. А система, создан­ная в Великобритании, во Франции и США, успешна не оттого, что ротация правящих кадров там проходит в от­крытой борьбе за голоса; их спасение в другом: вся эта бутафория — лишь прикрывает неприглядные на вид, но надежные столпы буржуазной циви­лизации. Лицемерие и притворство не раз приходили на выручку челове­честву. Демократия — на витрине, а в сейфе — нечто более надежное.
Директоров банков пока что не вы­бирают по результатам теледебатов, и на распределение собственности парламенты не имеет решающего влияния. «Великие вопросы эпохи решаются не мнением большинства и либеральной болтовней в парла­менте, а железом и кровью» — к этим словам Бисмарка можно добавить: и движением денег. Хозяевам жизни нужны фальшивые аэродромы — а мы все ждем, когда прилетит белый самолет.
Чтобы вымести из углов паутину демократии, нужно очнуться от гип­ноза, а для начала — сформулиро­вать, почему она необязательна и не­органична для общества. Разрушить стереотип, заставляющий воспри­нимать противников парламентской демократии как живодеров и вурда­лаков.
Логика службы
А что если опираться не на манипу­ляцию общественным мнением, а — страшно сказать — на профессиона­лизм? Когда-то в России существовали Табель о рангах, потом — партийная карьерная вертикаль. Система испыта­ний, которую, при всех издержках, не­льзя назвать отрицательным отбором. «Я смотрю на человеческую жизнь, как на службу, ибо каждый служит» — это слова императора Николая I. Конечно, не обходилось без нечистоплотно­го карьеризма; но все-таки это лучше, чем постоянный чемпионат конку­рирующих демагогии.. Политбюро ЦК КПСС — несомненно один из наи­более профессиональных управленче­ских институтов в новейшей истории. Там нефтью не занимались филологи, а военной промышленностью не заве­довали доктора философии.
Профессионал, трудяга всегда вы­глядит серовато в публичной дис­куссии с вдохновенным демагогом и способным провокатором. Как трудно бороться с магнетизмом рекламы, де­магогии, провокаций! Но что же вмес­то демократии: монархия, диктатура? При всем ностальгическом уважении к этим системам, думаю, сегодня не­обходимы участие миллионов людей в управлении государством и ротация кадров без сословных ограничений. Служебный принцип позволит при­влечь к управлению гораздо более широкие слои общества, чем демок­ратия. Ведь в «публичной политике» все решает реклама — телевидение, газеты, Интернет, организация пани­ческих слухов. А добиться успеха в своей профессии можно без колос­сальных денежных вливаний и вдале­ке от столиц. Только учись, трудись, не пей с утра — особенно со вчерашнего, не впадай в депрессию и в эйфорию. Справный крестьянин и рабочий, ин­женер и учитель смогут взмыть по лес­тнице, если хватит желания и усердия.
Там уж поприще широко: Знай работай да не трусь... Вот за что тебя глубоко Я люблю, родная Русь!
Скажете: размечтался автор! Ко­нечно, ни одна система не работает безукоризненно. Но торжество про­фессиональной логики, Табель о ран­гах — это шанс, которого нынче нет. А площадная шумиха, защита прав и свобод — все это игра в бирюльки, в которой не может быть рациональ­ных критериев успеха. Конечно, в том укладе, который я предлагаю, су­меют пригреться и коррупционеры, и зашоренные карьеристы — но это меньшее зло по сравнению со сплошь бессмысленной демократической надстройкой, в которой мошенника не отличишь от подвижника, потому что от обоих толку мало. Давно пора стремиться не к идеальной, но к опти­мальной системе.
КПСС — порождение однопартий­ной, а не демократической системы. Но насколько ближе к человеку та гро­мада, насколько доступнее и проще были их кабинеты. Как по волшебс­тву, в последние годы вымахали забо­ры вокруг зданий на Старой площади! Когда-то в массивном шехтелевском доме располагалась гостиница «Бояр­ский двор», купцы подписывали здесь миллионные контракты, и иногда и французское шампанское заеда­ли осетровой икрой. После револю­ции там восседали партаппаратчики, владыки полумира, — а под окнами играли дети. А демократические (но совсем не демократичные!) чинов­ники любят высокие стены, решетки и вооруженную охрану. И это мы еще не видели настоящей парламентской монархии, это — ее смягченный, по­луфеодальный, начальный вариант.
Сегодня у нас формируется замкну­тый элитарный мирок — для молодых людей с Новорижского шоссе уже не хватает кресел в советах директоров солидных корпораций. В то же время мы уже потеряли квалифицирован­ного рабочего как массовое явление. Скоро потеряем инженера и учите­ля. Да у нас уже омбудсменов больше, чем технологов! Можно, конечно, всех ввозить из Китая, если возмож­ностей Таджикистана не хватит. Но я-то верю, что «может собственных Платонов. российская земля рож­дать». Каждый профессионал должен видеть перспективу не только мате­риального самоутверждения, но и уп­равленческого. Будущее принадлежит трудящимся — не авантюрьерам, но профессионалам, тем самым, кото­рые у нас давненько сникли на фоне рекламных банеров. Но выборы — худший инструмент народовластия. Даже социологические опросы поль­зительнее демократических проце­дур — расточительных и лукавых. Да-да, к опросам следует относиться куда серьезнее, чем к результатам выборов. Социология и работа экспертов — не безупречная, но более основательная база для ротации властных кадров, чем избирательные кампании.
Правительственные органы, круп­ные предприятия как-то обходятся без выборов. А армия и флот? Там, где заинтересованы в профессиона­лизме, — нет места демагогии. Если бы производственная логика, логика зримых достижений, пронизывала общество и систему управления, мно­гое в нашей стране встало бы с голо­вы на ноги. Человек, доказавший свою состоятельность в любой профессии, получит возможность влиять на судьбу государства. Как давно среди первых лиц России не было практиков с оре­олом трудового успеха!.. Мы платим непомерную дань химерам сложив­шегося хорошего тона — и потеряли прагматическую линию, ударились в загул. Да, нам необходимо новое из­дание Табели о рангах, которую хо­рошо бы распространить на все поп­рища. Не сложится ли таким образом тоталитарная система в стиле утопий или антиутопий? Отвечу вопросом на вопрос: а разве нынешнее политичес­кое ревю не похоже на антиутопию? Опасно регламентировать частную жизнь, но система управления нужда­ется в рациональном упорядочении.
Задолго до Черчилля русский «офицер гусарской» П. Я. Чаадаев сказал, что «социализм победит не потому, что он прав, а потому, что не­правы его противники». Он не был сторонником социализма — просто анализировал логику истории. По аргументации этот афоризм не сла­бее черчиллевского, но слышим мы его реже: у парламентской демокра­тии есть могущественные лоббисты, а у социализма — только «два пальто простреленных».
За критику демократии меня упре­кают: дескать, автор оправдывает же­лание нынешней элиты навсегда вце­питься во власть и собственность. Но выборы — более удобный инструмент для власть имущих, чем более объек­тивные, экспертные критерии Табели о рангах. На выборах легче приврать, одурачить бесправное большинство. Только наивный мечтатель может по­лагать, что открытие новых информа­ционных возможностей (Интернет, социальные сети) усложняет жизнь манипуляторам. Трудящемуся не сто­ит увлекаться рулеткой и демократи­ческими выборами — это безвыиг­рышный спорт для «черной кости».
Логика демократии предполага­ет постоянную работу «на рейтинг».
Какие уж тут интересы государства или общества! Скандалы, разоблаче­ния, ложь — как правило, под соусом правдолюбия. В общении с изби­рателями — по Пушкину: «Я много обещаю. Исполню ли? Бог весть!» Профессионализм ничего не стоит, главная профессия — «синьор из об­щества». У нас немало специалистов по «политическим технологиям», то есть по игрищам вокруг выборов. Их приверженность к демократии по­нятна и почтенна: они с демократии мед-пиво пьют.
Вот конферансье показывает об­щественный темперамент, в тор­жественную минуту начинает тер­роризировать известную актрису за лояльность к власти. Гражданское общество в восторге —1:0 в пользу конферансье; гражданское общество негодует — 2:0 в его же пользу. Это и есть парламантаризм! Пересол в об­ласти посторонних эмоций, недо­сол — в профессиональной целеуст­ремленности, которая кажется чем-то второстепенным. И спасение одно: сменить демократическую логику на трудовую.
А как же США? Вроде бы Штаты ста­ли сверхдержавой под флагом демо­кратии, о которой кричат повсемест­но... Да, они создали, на мой взгляд, слишком громоздкую систему демо­кратических институтов. Но на сча­стье американцев, эта система хотя и шумная, но бутафорская. В монопо­лиях, которые являются истинными хозяевами Америки, руководителей не выбирают. Появление влиятельной третьей партии исключено — даже в случае политического банкротс­тва республиканцев и демократов. На публику две партии ведут острую дискуссию, но их реальная политика почти неотличима — как пепси и ко­ка-кола. Как и в СССР, в США мы ви­дим парламентаризм декоративный.
Не исключаю, что в ближайшие годы в США (а вслед за ними — и в других крупных государствах) произойдут реформы, аналогичные переходу Древнего Рима от республики к при­нципату. И «новый принципат» станет основой посткризисной эпохи.
Парламент
К сожалению, и в советское время нам не удалось развенчать принципы демократии. Само понятие «совет­ский» связано с выборным законо­дательным органом, который, слава богу, ничего не решал. Декоративный Верховный Совет был не обремени­телен для народа. Ведь СССР только на словах был «страной Советов». В реальности Союз был страной Про­свещения, армии, промышленности. Балом правили партия и правитель­ство, а Советы существовали для про­формы. С чего начиналась советская (а точнее сказать — социалистиче­ская) государственность? Выборы в Учредительное собрание подтверди­ли легитимность социалистической революции. Революционные пар­тии победили с колоссальным пре­имуществом — и нужно было ждать обострения «внутривидовой» борьбы между большевиками и эсерами. Мог ли парламент стать центром собира­ния нового государства? Вряд ли. Уч­редительное собрание уничтожили, роль Советов не возросла, а Ленину удалось усилить власть Совнаркома и партии — и сложилась устойчивая система.
Горе тому, кто к декорациям де­мократии относится некритически! Почему горбачевская перестройка провалилась в тартарары? Ведь все начиналось почти разумно, пока, год-другой помаявшись с ускорением, не­терпеливый Михаил Сергеевич не ре­шил, что лозунг Октября «Вся власть Советам!» — это не просто красивое заклинание, а руководство к действию. Генсек к тому времени успел полно­стью обновить партийный аппарат, но и собственные выдвиженцы его не устраивали. Побаивался Горбачев об­комовских баронов... Можно предпо­ложить, что он намеревался создать свою реформаторскую опричнину на базе Съезда народных депутатов. Да только не заладилось с самого начала. После XIX партконференции власть начала перетекать из партийных и правительственных органов вроде бы в съездовские залы, а на самом деле — в никуда. Перестройка (из которой мог бы выйти толк!) перешла в суицидаль­ную стадию.
1Самые неудачные международные до­говора, самые невы­годные кредиты — все это пришлось на трехлетие советско­го парламентаризма. Полномочий у Съез­да было невпроворот, а депутаты, за­менившие собой правительство и обкомы, резвились, как дети, на все­союзном пожаре. Вот специалист по Достоевскому, гуманитарий, один из властителей дум, получает на Съезде заветные 15 минут. Вся страна сле­дит за речью мудреца. Долговая яма не за горами, а в горах скоро загово­рит артиллерия. И на что истратит 15 минут человек, который неожиданно оказался повлиятельнее министров и секретарей ЦК? На кокетство и пуб­лицистическую сенсацию. Он запом­нился, он выиграл телевизионный эпизод — но перестройка проиграла войну.
Когда 15 марта 1990 года Съезд из­брал Горбачева президентом СССР — мы увидели глаза обреченного чело­века. Либеральная интеллигенция к тому времени относилась к Горбачеву по фильму «Гараж», в котором звучали слова Талейрана: «Вовремя предать — это предвидеть!» Они уже улыбались за могучим плечом Ельцина и над по­катым плечиком Попова. Вот таким и остался парламентаризм в памяти народной: все разрушается, а в пря­мом эфире — бесконечный диспут честолюбцев. И нет на них матроса Железняка. Да хоть Победоносцева. Или Косыгина, который способен смерить народных депутатов таким презрительным взглядом, что они тут же превратились бы в пионеров на совете дружины.

Кому же была выгодна съездовская лихорадка? Безусловно, тем, кто не потерял в те годы дисциплины и су­бординации, — криминалу. Усиление роли мафий — первейшая особен­ность парламентской демократии. Замечу, что, пожалуй, нет на земле народа, менее приспособленного к мафиозному существованию, чем русский, воинский, народ. Когда мы предаем свою суть — неизбежно про­игрываем.
Есть, правда, и такой взгляд на Съезд народных депутатов: вот он, порыв к правде, за которым следила страна, впитывая уроки демократии. Действительно, за съездами следили миллионы идеалистов и зевак. Но ста­ли ли мы лучше от этих уроков? Под радиобурчание съездовских прав­долюбов, под велосипедные звонки председательствующего сколачива­лись бандитские «бригады» и опол­чения Дудаева. За несколько лет пар­ламентаризма люди стали ощутимо агрессивнее, укрепилось ожесточе­ние. Зато работать стали хуже! Чем оправдать такие последствия? Тем, что 20—30 ораторов стали телезвездами? Вот к ним бы (а не к Пушкину) подой­ти с позитивистскими критериями Базарова: заниматься парламентом, уповать на публичную состязатель­ность — потерянное время.
Ритуалы
Не следует само понятие «выбор» связывать исключительно с демок­ратической процедурой. Ежедневно всем нам приходится избирать: каж­дый жизненный шаг, каждый маневр, каждый поступок — это ответствен­ный выбор. Если речь идет не о лич­ности, а о коллективе, об обществе — избрание стратегии, как правило, осуществляется на волне согласия. Вспомним избрания самодержцев в Московской Руси. Ивану Грозному наследовал сын Федор Иоаннович — по общему признанию, законный царь. Но и его венчание на царство следовало закрепить демонстрацией народного согласия. Это — ритуаль­ный шаг, ответственный, сакральный. Здесь не может быть конкуренции, практически нет публичной дискус­сии и войны компроматов. Самое главное — смирение перед решением, с которым ты не согласен. Ты — блис­тательный боярин или властный пол­ководец, глядевший в глаза гибели, а вот — приходится смиряться.
Процедура напоминала голосо­вание на съездах КПСС — заранее предрешенное, но торжественное. Это полезная мистерия, ритуал, спла­чивающий страну — то в почтении и страхе, то в солидарности и восторге.
Так трактовали и избрание Михаила Романова в 1613 году, а шумную свару, которая заварилась на том Земском соборе, постарались забыть. Государ­ство нуждалось если не в согласии, то в легенде о согласии. Вдумаемся: на­сколько им, вооруженным феодалам, труднее было гасить в себе вспышки честолюбия, чем нам в интернет-пе­ребранках. Но мы разучились сми­ряться по-настоящему, недемонстра­тивно, некокетливо. Видите ли, мы голосим за правду. Так на пути к пра­вовому государству уничтожается дух соборности, который торжествовал и во времена расцвета Московской Руси, и в советскую эпоху.
Существует древняя церковная тра­диция избрания предстоятеля с помо­щью жребия. В XVII веке с помощью жребия Русь получила патриархов Иосифа и Никона, а в XX — патриарха Тихона, после двух веков правления обезличенного Синода. В наше вре­мя жребий и только он указывает на нового патриарха православной Сер­бии. Не худшая из стародавних тради­ций! По существу, только так и можно избежать многих соблазнов — вплоть до преступных интриг. Честный жре­бий, как и технология выслуги, Табели о рангах мог бы успешно заменить де­мократическую процедуру.
Факультатив
Критикам демократии затыкают рот вот такой сладкой ватой:
1. «Нельзя вставать на пути про­гресса. Кто против демократии — тот за варварство».
Но в истории не прослеживается неуклонного движения к демократии! Македонские фаланги, растоптавшие афинских крикунов, были, если гово­рить шершаво, вестниками прогрес­са. Кстати, ни Платон, ни Аристотель не были приверженцами демократии.
Восток бы не встретился с Западом, а народы не подготовились бы к яв­лению мировых религий, если бы не Филипп и Александр. А деятельность великих князей Московских, присо­единивших к единому государству Новгород и Псков? Вечевая демокра­тия все-таки оказалась для Руси арха­икой, а централизация — прорывом к будущему. А к какому прогрессу при­вела Речь Посполитую шляхетская де­мократия: к разделам Польши, к полу-торавековому хождению по мукам?
«Демократия — это справедли­вость, это права человека. Кто про­тив — тот упырь».
Справедливость, к которой нужно стремиться, — это равные возможнос­ти для профессиональной реализации каждого человека! Поглядите в послуж­ные листы нашей недавней «номен­клатуры» и увидите честный путь из курной избы в Георгиевский зал. А де­мократия приводит к кастовости и ог­раничивает эти возможности. Любые выборы — это перекрестные потоки лжи и грубая манипуляция народными массами. Чем честнее выборы — тем слаще ложь. Пользоваться этим меха­низмом во все времена будут два гос­подина: торгаш и ростовщик. У них-то все честно: «Не обманешь — не про­дашь»; а вот партийные марионетки, которые борются за благосклонность электората, вынуждены беспрестанно лицемерить. Забота у них такая.
«Только гражданское общество свободных избирателей способ­но эффективно контролировать власть!»
Но межпартийная склока, пред­выборная дискуссия — питательная среда для мафии. Получается опора на узкий слой влиятельных и говор­ливых, на сильных лоббистов. Таким образом, побеждает мафиозный, а не государственный подход. Механизм эффективного контроля над властью еще не изобретен. Но череда публич­ных скандалов не сделает честнее ни правящую элиту, ни общество. С пар­ламентской демократией можно жить, если она существует для бутафории — как в СССР или в США. Но настоящая, надрывная и влиятельная парламент­ская демократия разрушает печень государства. Для организма потребно воздержание, необходимы нагрузки, изнурительные разминки — а нам снова выкатывают бочку демократии под жирную закуску свободомыс­лия. России нужны строгая диета и трудотерапия, а не обременительные демократические излишества. По­меньше партий, поменьше выборов! Если уничтожение демократических ритуалов сегодня невозможно — да­вайте хотя бы низведем их до уровня третьестепенного факультатива в ин­ституте государства.
Год назад мы наблюдали за предвы­борной дискуссией кандидатов в пре­зиденты Франции — Саркози и Олан-да. Все на чистом эфирном масле, без подтасовок и предопределенности. И была эта дискуссия уродлива, как сама демократия. Насколько благо­роднее и честнее схватка бульдогов под ковром! Нет, идеал публичной политики не поможет нам лучше ра­ботать.
Маяки
Россия тоскует по идеологии раз­вития, по созидательной логике. А ее заедает демократическое шоу — пока еще не такое серьезное, как во Фран­ции, но уже пагубное. Государство, не желающее умирать, создаст благо­приятные условия для трудяг, затруд­няя путь к успеху пенкоснимателям и авантюристам. Увы, в массовой куль­туре нам навязывают именно авантю­ристическую ипостась русского чело­века: ухарь, вечный истерик, живущий бпо правилам рулетки. Такому необхо­димы зрелища, скандалы, ежедневные сенсации. Но главенствующий тип в истории России — воин, первопро­ходец, мастер, творец. Истинный про­фессионал! Чаще — хладнокровный, нежели экзальтированный. Всегда це­леустремленный. Он страдает, когда в цеху устраивают барахолку, и рав­нодушен, когда ущемляются чьи-то гражданские свободы. Он — профес­сионал, а не игрок, не вития. И он от­сутствует в либеральном мейнстриме: там в цене игроцкие качества — крас­норечие, умение дерзить и глумиться, изобретательно ныть и качать пра­ва. Преклонение перед гражданским обществом уводит нас в сторону от логики профессионального роста. И это — курс на миражи.
Гражданское общество — не свя­тыня. Парламентаризм — не хлеб насущный. Это в лучшем случае ар­хитектурное излишество, нелепая беседка на крыше небоскреба, кото­рую не увидать за облаками. Когда всю эту демагогию воспринимают всерьез, да еще и с надрывом — жди беды. А ведь у нас есть не только де­мократические миражи, но и трудо­вые маяки. Просто мы не поднимаем на них глаза. ♦