Главная » 2014»Luty»4 » Травин Д., Маргания О. Европейская модернизация
Травин Д., Маргания О. Европейская модернизация
03:21
http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/Trav/04.php ОГЛАВЛЕНИЕ Глава 2. ФРАНЦИЯ: ПЕРМАНЕНТНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ВСЯ ФРАНЦИЯ ДОЛЖНА БЫТЬ ПОСТАВЛЕНА ПОД РЕКВИЗИЦИЮ Французская революция осуществила все основные преобразования, в которых нуждалась рыночная экономика. Уже через месяц после взятия Бастилии установлена была свобода хлебной торговли (за исключением экспортных продаж), через два с половиной — Учредительное собрание издало декрет, который сделал вполне законной ссуду под проценты. В 1791 г. навсегда ушел в историю цеховой строй. В том же году были устранены всякие формы регламентации сельскохозяйственного производства и торговли аграрной продукцией; крестьянин получил право сажать все, что считает нужным, вести работы так, как ему представляется удобным. В 1792 г. Законодательное собрание отменило круговую поруку в платежах. Наконец, в 1793 г. якобинцы радикально решили самый сложный вопрос — земельный — в пользу крестьянства, отменив полностью и без выкупа все феодальные повинности (правда, прогрессивность именно такого способа решения данной проблемы вызывает, как мы покажем далее, значительные сомнения). Однако либерализация хозяйственной жизни не была единственной магистральной линией преобразований. «Два главных течения,— отмечал князь П. Кропоткин,— подготовили и совершили революцию. Одно из них — наплыв новых понятий относительно политического (и, добавим от себя, экономического.— Авт.) переустройства государства — исходило от буржуазии. Другое действие для осуществления новых стремлений исходило из народных масс: крестьянства и городского пролетариата, стремившихся к непосредственному и осязательному улучшению своего положения» [105, с. 7]. 177 Стремление народа к быстрому улучшению своей жизни по большей части вступало в острое противоречие с потребностями либерализации. Поэтому революция, опирающаяся на энергию низов, не могла осуществить преобразования столь же мягко, как реформа, исходящая сверху. Страсти, настроения и заблуждения широких слоев населения, получивших возможность самым непосредственным образом влиять на решения властей, создали весьма неблагоприятный фон для развития экономики. Революция принесла ей больше минусов, нежели плюсов. Формально декларированная свобода на практике уступала место жестким ограничениям. Значительным упрощением проблем, встающих в ходе модернизации, является весьма распространенное представление о том, что связанные с революцией террор и неконструктивные действия являются просто следствием ошибок, которых можно было бы избежать по зрелом размышлении. Преобразования попали в плен господствовавших в обществе ментальных ограничителей. К ним нельзя было приспособиться, но их нельзя было и обойти: через них можно было лишь пройти, с боем преодолевая каждое препятствие и вырабатывая такую политическую систему, которая в конечном счете сумела закрепить новый хозяйственный строй. А. Фуллье с известной иронией отмечал: «Мы думали, что достаточно провозгласить принцип, чтобы осуществить все его последствия, изменить ударом волшебной палочки конституцию, чтобы преобразовать законы и нравы, импровизировать декреты, чтобы ускорить ход истории. "Статья I: все Французы будут добродетельны; статья II: все французы будут счастливы"» [218, с. 137]. На самом же деле законы, и особенно нравы, по мановению волшебной палочки не исчезают, а постоянно создают проблемы, разрешение которых направля-ет Движение общества совсем не по той прямой линии, по которой хотелось бы двигаться реформаторам. Основные проблемы революционного времени вытекали 3 народного стремления к таксации, проявившегося еще во время «мучной войны». Административная система организации сельского хозяйства и хлебной торговли приучила людей
178 к мысли о том, что существует некая справедливая цена, которая не может колебаться в зависимости от конъюнктурных условий. Любое повышение цены, вызванное сокращением объема предложения товара, вызывало резкое отторжение. Так, уже в начале голодного 1789 г., задолго до взятия Бастилии, народ во многих регионах Франции силовыми методами вынуждал снижать цены на хлеб и другие продукты питания [105, с. 36-37]. Нетрудно догадаться, что нормальной реакцией продавцов на подобные беспорядки было стремление придержать хлеб до тех пор, пока власти не обеспечат нормальные условия торговли. Соответственно голод в результате такой народной таксации должен был лишь усилиться. Любопытно, что ненавидимая всеми королевская власть в этой ситуации попытались поддержать не буржуазию, а народ (!), но только усугубила положение своими административными методами. По решению Королевского совета от 23 апреля судьи и полицейские чиновники получали право производить осмотр хлебных складов, принадлежащих частным лицам, делать опись находившегося на них зерна и в случае надобности посылать его на рынок. Это было совершенно бесцеремонное обращение с правами собственника, спровоцировавшее многие последующие катаклизмы, но недаром А. Токвиль отмечал, что «во времена царствования всех преемников Людовика XIV администрация ежедневно прививала народу в доступной для него форме презрение, какое должно питать к частной собственности» [189, с. 150]. Кроме «кнута» использовался и «пряник». За ввоз хлеба во Францию выдавалась специальная премия. В итоге хлеб в Париж действительно повезли. Однако хитрые «предприниматели» , получив ввозную премию, вывозили его потом тайными путями из города ради повторного ввоза и получения еще одного вознаграждения. В провинции спекулянты специально закупали зерно только для осуществления подобного маневра [105, с. 52]. Таким образом, хлеб, вместо того чтобы поступать на стол беднякам, стал совершать путешествия между городскими воротами. Понятно, что это лишь обострило проблему голода. 14 июля голодные парижане устремились на штурм Бастилии.
179 Причина голода виделась не в экономических, а в политических причинах. Казалось, что достаточно уничтожить старую власть, как все сразу само собой наладится. Однако не наладилось. «Для парижского обывателя,— отмечал Томас Карлейль,— остается совершенно непостижимым одно: почему теперь, когда Бастилия пала, а свобода Франции восстановлена, хлеб должен оставаться таким же дорогим?.. Что же, это аристократы скупают хлеб?» [79, с. 156]. Естественный вывод, к которому приходили не слишком образованные и не слишком тонко мыслящие сторонники всеобщего господства разума, состоял в том, что надо пресечь спекуляции. Таксации, сопровождавшиеся теперь еще и разгромом господских усадеб, по всей стране продолжались беспрерывно. А с усилением системы народного регулирования усиливался и голод. Не помог даже сбор нового урожая. «Еще только октябрь, а голодающий народ в предместье Сент-Антуан в припадке ярости уже захватывает одного булочника по имени Франсуа и вешает его, безвинного, по константинопольскому образцу; однако, как это ни странно,— заключает Т. Карлейль со свойственной хорошо знающему рыночные законы англичанину иронией,— хлеб от этого не дешевеет» [79, с. 195]. Экономика страны еще не успела даже осмыслить, какие выгоды она получила благодаря отмене административных ограничений, но уже пришла в состояние, при котором производство становится невыгодным. Формально в Париже была власть, очень гордившаяся тем, что она представляет интересы народа. Однако на самом деле властью она не являлась. Собственники чувствовали себя абсолютно незащищенными и в юридическом, и в экономическом смысле. Их имущество в любой момент могло быть уничтожено восставшей толпой, а и* стремление заключать выгодные сделки подрывалось таксацией. Возник парадокс: принятая Учредительным собранием Декларация прав человека и гражданина провозгласила собственность неприкосновенной и священной, но на деле собственнику стало даже хуже, чем при старом режиме. D 1790 г. урожай был неплохим, и власть как-то еще сохраняла порядок, но уже в 1791 г. продовольственные волне-Ия и народная таксация возобновились [164, с. 131, 162].
180 К хлебному кризису добавился еще и кризис сахарный, связанный с волнениями и погромами на Сан-Доминго, откуда этот продукт ввозился во Францию. Реакция народа на нехватку сахара была все той же — таксация. Не изменилась и реакция рынка — сворачивание продаж. Чем тяжелее становилась жизнь и чем большее влияние на власть мог оказывать народ, тем активнее становилось стремление к легитимизации стихийной таксации, к пресечению попыток организовать свободную торговлю. Формально против частной собственности не выступали, но на практике делали частную инициативу бессмысленной. «Мы ждем от вас,— говорилось в петиции сент-антуанского предместья Законодательному собранию в январе 1792 г.,— что вы... издадите репрессивный закон, но такой справедливый, что он обеспечит имущество честных купцов и обуздает скупость тех купцов, которые готовы были бы, пожалуй, скупить все, вплоть до костей патриотов, чтобы продать их аристократам» [122, с. 35]. Законодательное собрание, где доминировали в тот момент представлявшие сравнительно либеральную буржуазию жирондисты, сопротивлялось давлению как могло. В феврале оно даже предприняло репрессивные меры против таксаторов в Нуайоне. Однако во многих других случаях солдаты не желали выполнять «антинародные» приказы [164, с. 165]. Власть опять не справлялась с делом защиты собственности. Вождь жирондистов Жан-Пьер Бриссо, понимавший всю глубину опасности, обрушивался с жесткой критикой на своих оппонентов слева. «Дезорганизаторы,— говорил он,— это те, кто хочет все уравнять: собственность, достаток, установить цены на пищевые продукты, определить ценность различных услуг, оказанных обществу и т.д.; кто хочет... уравнять даже таланты, знания, добродетели, потому что у них самих ничего этого нет» (цит. по: [105, с. 276]). Однако Бриссо и его единомышленники, такие как министр внутренних дел Жан-Мари Ролан, были бессильны. Народная стихия захлестывала умеренных депутатов, и они постепенно вынуждены были отступать. Уже в сентябре 1792 г. муниципалитетам на некоторое время предоставлено было право реквизировать зерно [256,
181 с 117]. Свобода торговли, продержавшаяся три года, опять начала уступать место администрированию . Между тем давление низов нарастало. Они требовали установления в законодательном порядке максимума цен, выше которого их нельзя было бы поднимать. Некоторые энтузиасты ставили вопрос о переделе собственности [164, с. 210]. После того как с сентября 1792 г. власть перешла к Конвенту, избранному без имущественных цензов и отражавшему, таким образом, интересы низов, дорога к сворачиванию рыночных начал в экономике в полной мере открылась. Сначала Конвент еще сопротивлялся установлению максимума. Для того чтобы как-то смягчить давление парижан, организовывалась продажа хлеба в городе по дотируемым ценам. Но денег, естественно, не хватало на то, чтобы обеспечить распределение по потребностям. В итоге, несмотря на то что урожаи 1792 г. был хорошим, в Париже появились бешеные очереди за хлебом. Люди голодали, бунтовали — и тем самым еще больше подрывали стабильность хлебной торговли. «Фермеры, земледельцы,— отмечал Ж.-М. Ролан,— не осмеливаются больше показаться на рынке, вывезти или продать мешок муки: каждый боится быть зарезанным под предложением обвинения в скупке» (цит. по: [164, с. 238]). ...........
