ПРОДОЛЖЕНИЕ
Русские ничего не подозревали. Когда отряд возвращался, они шли весело, свободно, даже пели песни, а когда проходили мимо дувала садов, их осыпали выстрелами: убили переводчика, нескольких солдат и ранили двух офицеров. Я стоял у дувала, выстрелил в кого-то и хотел вновь заряжать ружье, как над самой моей головой раздались крики: ура! Русские лезли через дувал. Они не убежали и не рассеялись от наших выстрелов, а решились наказать мухалинцев. Они были рассержены и не щадили никого, не обращали внимания ни на пол, ни на возраст. Шла охота. Солдаты бегали по садам, ловили наших, били прикладами, кололи штыками, стреляли в тех, что сидели на деревьях. Было избито до трехсот человек, считая женщин и детей. Искали виновных по саклям, но кто успел убежать, был в это время далеко. Я попался офицеру, который хотел застрелить меня из револьвера, но я бросил ружье и сложил руки, став перед ним на колени. Он велел связать меня и вести в Самарканд. Я сознался, что я самаркандец, изъявивший покорность. Меня посадили в тюрьму.
Отец, узнав об этом, стал хлопотать и просить за меня, ссылаясь на мою молодость и глупость. Командиры, знавшие отца лично, сжалились и отдали меня ему на поруки.
Я дал отцу слово сидеть тихо дома и торговать в лавке. Я старался сдержать слово и в восстании других волостей, посылавших шайки, не участвовал.
Джурабек, хотя и был разбит на Каратюбе, но не оставлял своего намерения помериться с русскими. Он работал втайне. Вошел в сношения с чиликским беком, Омар-беком, с шахрисябским Баба-беком и с Омаром-Хаджой. Омар-Хаджа был имам, потомок святого Мартум-Азам. Его все уважали и слушались. Он жил в Дагбите (селение верстах в двадцати от Самарканда). Между ними шли тайные переговоры. В Самарканде жили персиянин Абдул-Самат, мирохур (полковник при прежнем самаркандском беке), и Шукур-бек (правитель, бывший давно в отставке). Этих двух влиятельных лиц Омар-Хаджа, должно быть, склонил на свою сторону, и все заметили, что к ним часто ночью приезжали джигиты от Омара-Хаджи. В Дагбите, в доме Омара-Хаджи, происходили совещания, куда съезжались беки и самаркандские Абдул-Самат с Шукур-беком. Мы ничего не знали, а только догадывались, что готовится нечто. Я сгорал любопытством, и во мне снова проснулся дух войны. Наконец стали распространяться слухи, что готовится большое общее восстание, и ждут только удобного случая. Я охотно стал сидеть в лавке целые дни, так как новости можно было услышать скорее всего на базаре. Новости чаще всего разносили диваны, или дуваны (юродивые). Они поют священные песни, говорят тексты из Корана, укоряют людей за грехи, проповедуют раскаяние и жизнь по Корану. Иногда рассказывают сказки религиозного содержания. Живут же они подаянием. Дивано носит такую странную одежду, что отличается от всех, и его можно издали узнать. Например, носит рубаху, сшитую из разноцветных лоскутков, шапку в виде колпака с сахарной головы, желтую, красную, иногда с бубенчиками на конце, халат половина желтый, половина синий, ходит дивано почти всегда босой, даже и зимою.
В то время, как готовилось восстание, особенно много появилось юродивых. Диваны запели совсем новые песни. Они стали проповедовать восстание, говорили горячо, настраивали жителей на воинственный лад, клеймили позором тех, кто колеблется принять участие в общем народном движении. Молодежь жадно слушала их, каждый сарт старался уловить такого дувано и заставить его говорить перед своей лавкой. Их угощали, им давали денег гораздо больше, чем обыкновенно. Может быть, тут были не все настоящие дуваны: так умно могли говорить только муллы да студенты, ученики, живущие в медресе.
Русские не знали ничего, они не понимали нашего языка и не могли прислушиваться к толкам на базаре. Иногда солдат или офицер проходил мимо дивана в то время, когда тот взывал к поголовному истреблению русских, но, не зная сартского языка, проходивший поневоле был глух. Иногда же, если горячая речь с восклицаниями и жестами обращала на себя внимание кого-нибудь из русских, и нас спрашивали, указывая на дувана, что он говорит, — то обыкновенно кто-нибудь указывал на небо и отвечал: Алла, Магомет. Мы, не зная русского языка, догадывались, о чем спрашивает русский, по жестам, а он, зная слова Алла и Магомет, понимал, что ему отвечают, и с улыбкой кивал головою. Бывало и так, что недогадливые ничего не отвечали, а только отрицательно качали головами. Русские и за это не сердились, они знали, что всякий из нас выучился говорить по-русски только то, что ему нужно было для торговли. Я, например, узнал: говядина, баранина, сало, пуд, фунт, рубли, копейки, а больше ничего; продавец материй знал: шелк, мата, адрас, аршин, рубли, копейки; также и другие. Проповеди юродивых пробудили чуть не во всем городе геройский дух и ненависть к русским, так как с базара новости разносились по домам и обсуждались в семьях. Но русским не давали заметить нашего настроения; с ними были вежливы и предупредительны.Я с отцом ничего не говорил о готовящемся восстании, а он притворялся, что ничего не знает, и продолжал доставлять русскому войску провиант.
Все ждали со дня на день объявления восстания.
Почти месяц прошел с тех пор, как русские заняли Самарканд. В это время генерал Кауфман вынужден был несколько раз высылать отряды для усмирения восстававших волостей и успевал в этом. Представив себе, что жители Самарканда совершенно покорны, а окружающие волости усмирены, генерал в последних числах мая отправился с войском в Катта-Курган, где должен был встретить эмира. В Самарканде же в крепости оставил только один (VI-й) батальон. Это было признано удобным случаем. Все понимали, что дело освобождения должно совершиться теперь, иначе мы не освободимся никогда. Тотчас по уходе генерала нам было объявлено, чтобы мы вооружались, что нами будет руководить Омар-Хаджа, сборный пункт назначен близ Чупанат, а день — 2-е июня. Муллы, объявляя такое решение главарей восстания, разъяснили при этом и план действия.
Они слышали, что генерал едет в Катта-Курган для подписания мирного договора, но думали, что эмир обманет, как это было перед Самаркандом. Они были уверены, что эмир вместо подписания торгового мирного договора в Катта-Кургане встретит генерала Кауфмана у стен города с войском и разобьет его. Мы же, в числе сорока тысяч человек, уничтожим оставленный батальон и двинемся в тыл неприятеля. Ну, что такое один батальон? — думали мы: — махнем рукой, и его не будет!
Приготовление кипело. Богатые сарты зарывали свои ценные вещи в ямы, скот угнали в камыши и сады, жен и детей отправили на арбах в соседние кишлаки или сады. Люди вооружились, кто чем мог. Мы снова были уверены в победе. Я ног под собою не слышал, а летал, как на крыльях.
Перед отъездом генерал Кауфман собрал участковых и волостных старшин и объявил им, что он оставляет город спокойным и возлагает на них обязанность смотреть за порядком в своих участках. В случае же появления какой-нибудь шайки немедленно давать знать барону Штемпелю, коменданту крепости, чтобы он мог рассеять её. В противном случае участковым грозила личная ответственность. Те дали обещание строго следить. Вероятно, вследствие такого распоряжения генерала и обещания старшин, оставшиеся русские были уверены в своей безопасности и не обращали внимания на то, что тотчас же после выступления генерала в городе началось большое движение, люди сновали туда и сюда, скрипели арбы, отвозившие жен, детей и домашний скарб, блеял и мычал скот, прогоняемый за город. Скакали джигиты в разные концы.
Мой отец должен был доставить 2-го июня в крепость несколько баранов, но вечером 1-го числа скрылся. Все сарты заперли свои лавки на базаре, с тем, чтобы не отпирать их, пока всё не успокоится. Оставили русских без съестных припасов и в ночь на 2-е июня отвели от крепости воду. В ту же ночь всех, у кого не было оружия, собрали в мечеть Рухобод, и там Шукур-бек и мирохур вооружали народ. Кому досталось ружье, кому нож, кому палка с металлическим шаром на конце. Тотчас же после вооружения все отправились к сборному пункту.
Утром 2-го июня мы подошли к городу и, разделившись на три части, стали одновременно с трех разных сторон входить в Самарканд. Нами, самаркандцами, командовал Омар-Ходжа, Старшины, чтобы спасти свои головы, побежали в крепость предупредить коменданта тогда уже, когда мы входили в город. Вследствие этого предупреждения одна или две роты русских солдат вышли из крепости рассеять, как они думали, шайку, но, завидев входящую массу неприятеля, убежали назад в крепость и уже не выходили во всё время восстании (в Самарканде и особенно в VI-ом батальоне, стоящем ныне в г. Оше, защиту Самаркандской крепости со всеми лишениями, которые претерпевали осажденные и при громадном числе осаждавших, называют "семидневным сидением”.). Мы, однако же, стреляли в них, несколько человек упало, но упавших русские подхватили и унесли с собою.
Мы остановились в некотором расстоянии от крепости. Беки взобрались на медресе и оттуда командовали. Из нашей конницы выскакивали вперед человек по пятидесяти, стреляли в крепость и тотчас же скакали назад заряжать ружья. Их заменяли другие, там третьи, чтобы не давать русским покоя. Пешие также выдвигались вперед, стреляли и прятались заряжать ружья. Омар-Ходжа приказал нам, Самаркандцам, занять лавчонки, прислоненные к крепостной стене, и оттуда стрелять в щели стены прямо в крепость. В мирное время в этих лавчонках торговали мелочами, но теперь они были пусты. Нам велено было также, если возможно, просверлить с осторожностью, чтобы русские не заметили, ход через стену в крепость. Мы заняли все лавки и таким образом окружили крепость. Нам было очень удобно. Выстрелы нас не доставали, мы же свободно могли стрелять. В старой глиняной стене щелей было много.
В той лавке, где я сидел с товарищами, крепостная стена давала широкую и глубокую трещину. Мы перестали стрелять и занялись увеличением этой трещины и очисткою ее от глины. Наши ножи усердно работали. Около стены можно было перебегать из сакли в саклю, не боясь выстрелов. Из крепости нас не было видно. Товарищи заглянули к нам. У нас появилась железная лопата и китмень. Все понимали, какую важную работу мы начали. Мы хотя и торопились, а все-таки работали осторожно, чтобы нас не заметили и не услыхали из крепости раньше времени. Решили прорыть коридор, через который один за другим мы могли бы незаметно очутиться в крепости целою массою. Товарищи сообщили нам, что с противоположной стороны крепости сарты сломали ворота и уже овладели единственной бывшей там пушкой, и что русские все заняты там. Мы стали смелее постукивать лопатою. Все хотели с нетерпением броситься на русских с этой стороны. Стена в этом месте была сажени две толщиною. Мы работали попеременно. Я отдыхал в сакле, когда проход был готов. Вот поползли наши, и один за другим исчезали в проходе, было тихо. Мы думали, что русских тут совсем не было, и что наше дело удастся. Человек сто, должно быть, исчезло за стеною.
Я пробился через толпу и тоже пополз, но не успел я доползти какой-нибудь аршин до выхода, как услышал шум, крики, стоны. Я хотел двинуться назад, но ноги мои оперлись в чью-то голову, кто-то полз за мною. В ту же минуту один из товарищей, бывших в крепости, захотел спастись и бросился в проход, чтобы выползти назад, но стукнулся головою о мою голову и остался в таком положении. Его русские за ноги вытащили на расправу. Я дал пинка ногою в голову того, кто следовал за мною, и почувствовал, что проход освободился; пятясь я выбрался в лавку и увидел страшную картину. Через стену из крепости на площадь летели сарты. Стариков выбрасывали убитыми, а молодых живыми, и эти молодые все поделались калеками: кто руки сломал, кто ногу, спину, а некоторые разбивали череп и тут же умирали. Больше никто отваживался ползти к русским, да они и проход завалили мешками с землей. В саклях почти никого не осталось, но вскоре по распоряжению начальства лавчонки снова были заняты, но мы почти не стреляли, а жались к боковым стенкам, потому что русские догадались, в чем дело, сами высматривали щели и палили в нас.
К вечеру я сильно устал, да и все устали. После намаза мы стали отдыхать и не ходили больше к крепости.
Ночью наши сторожевые по дороге к Катта-Кургану поймали русского джигита, посланного к генералу Кауфману, вероятно, с известием, что в Самарканде восстание. Бумаги отобрали, джигита убили.
Утром, когда я проснулся, то увидел в крепости перемену. Все наши лавчонки кругом стены были уничтожены, а те пушки, что мы бросили на Чупанатах, виднелись теперь на крепостной стене. Мы поняли, что русские приготовились, и с ними будет трудно справляться. Они теперь следили за нами. Одиноких наездников, скакавших для выстрела, они ловко снимали с седла ружейными пулями, а пехотинцев, двигавшихся толпой, разбивали и рассеивали выстрелом из пушки. Наша уверенность пропала, и мы стали действовать осторожнее: близко к стене никто не мог приближаться.
Джурабек вызывал охотников подкопать с одной стороны стену крепости и повалить ее, но охотников не нашлось. Между ним и Омар-Хаджею произошла ссора. Омар-Хаджа назначил отряд из самаркандцев для этой цели. Я примкнул к партии. Нас повел Усман. Мы пробрались благополучно к стене и принялись рыть на большом протяжении, расселись, может быть, на полуверсту. Ружейные выстрелы нас не хватали, и дело шло сперва успешно, но потом русские стали бросать в нас отвесно со стены ручными гранатами (крепость спас тогда Богданов. Он все еще находился под арестом. Несколько раз он порывался встать в ряды защитников, крепости, но его не выпускали, ему не доверяли. Когда же сарты стали подкапывать степу, и осажденные стали поговаривать, что прогнать их вылазкой по малочисленности невозможно, a выстрелы со стены бесполезны, и стали готовиться умереть поголовно с оружием в руках, Богданов выпросился из-под ареста, дав слово рассеять сартов, подкапывавших стену. Он взял ручные гранаты, поднялся на выступ стены настолько, чтобы не быть мишенью для выстрелов снизу карауливших сартов с готовыми ружьями, и принялся бросать гранаты отвесно за стену. Так прошел он от бухарских ворот к самаркандским сажен триста, на всем протяжении, где работали сарты. Рабочие действительно частью были перебиты, частью убежали. Устрашенные сарты работ своих не возобновляли. Этим поступком Богданов загладил свою вину в прошлом. Его не только простили, но и наградили Георгием. Эпизод этот передан был мне отставным унтер-офицером 6-го батальона, Василием Петровым, рассказ которого я поместила в "Туркестанском Литературном Сборнике” в 1899 году. – прим. Л. Симонова.). Я помню, что схватил одну такую гранату и бросил в арык, но я помню также, что Усман и многие другие были убиты, многие ранены, только нескольким человекам удалось убежать и в том числе мне. Более никто не хотел идти на верную смерть, продолжать начатое дело.
Джурабек говорил сначала, что будто бы старший сын эмира, который был в ссоре с отцом, идет к нам на помощь с войском, что он возьмет Самарканд и станет самаркандским эмиром. Но это оказалось неверным. Мы узнали, что сын эмира, поссорившись с отцом, убежал в Персию.
Джурабек очень сердился, что никто нейдет к нам на помощь, что самаркандцы действуют не довольно энергично, и что, наконец, его сарбасы (солдаты) ропщут на бесплодную войну. Бабабек во всем соглашался с ним. Я не помню: на третий день или на четвертый оба бека со своими войсками ушли. Но перед уходом сарбасы их разграбили город. Они бегали из сакли в саклю и забирали с собою все, что попадалось под руку: ишаков, лошадей, верблюдов, одежду, провизию. Не обошлось без драки и без убийств. Самаркандские ополченцы и те жители, которые не принимали участия в восстании и оставались в городе, сопротивлялись сарбасам, защищали свое имущество, так что на это утро война была перенесена в самый город и сарты били сартов. Крики, суматоха, шум, я думаю, были слышны в крепости.
После ухода беков Омар-Хаджа разделил нас по частям и выбрал начальников, а сам остался во главе движения.
Почти каждую ночь наши сторожевые по дороге в Катта-Курган ловили русских джигитов, посланных к генералу Кауфману. Мы заботились, чтобы до генерала не дошли вести о том, что делается в Самарканде. Хотя русские держались твердо, но у них не было ни воды, ни провианта, и рано или поздно они должны были или умереть с голода и жажды или сдаться. Еще Джурабек посылал им предложение сдаться и обещал всех оставить живыми, но ни при Джурабеке, ни после него они не сдавались.
Дня три под командою Омар-Хаджи мы подходили к крепости и стреляли в русских, а они по-прежнему отстреливались, и не заметно было, чтобы они унывали или делались вялыми.
Секретный джигит, которого посылал Омар-Хаджа в Катта-Курган, привез известие, что генерал Кауфман и эмир бухарский заключили мир и подписали торговый договор, и что генерал Кауфман собирается возвратиться с войском в Самарканд. А вслед за этим известием возвратился и сам генерал. Омар-Хаджа убежал в Бухару, и многие начальники разбежались. Оставшиеся в Самарканде ополченцы, не хотевшие сложить оружие, дрались с русскими на улицах города.
Да, воевать с горстью русских, которых мы думали смахнуть рукою, оказалось не так-то легко! В городе генерал водворил спокойствие. Муллы нам сказали, что хотя Самарканд и усмирен, но вредить русским еще можно иным способом: ходить небольшими отрядами по дорогам, отбивать их провиант и уничтожать тех солдат, которые будут сопровождать этот провиант. Не знаю, сколько составилось таких отрядов, только партия сартов, к которой я присоединился, состояла из семнадцати человек.
Мы узнали, что около Каршей казаки скупают клевер и другие продукты. Мы отправились к Каршам с намерением не дать этому обозу дойти до русских. Мы засели в кишлаке (деревне) Шурча, мимо которого должен был проследовать обоз, и стали ждать. Жители кишлака боялись впустить нас к себе, чтобы потом не отвечать за это дело перед русскими, но позволили поставить шалаш вблизи кишлака у самой дороги и дали нам лепешек. У всех нас были заряженные ружья. Мы надеялись дело свое выполнить в точности, тем более, что слышали, будто бы обоз будут сопровождать пять — шесть казаков, не более.
Целый день мы караулили, наступила ночь, мы боялись заснуть, чтобы не пропустить русских. Вот наконец показался обоз. Мы услышали скрип арбяных колес и голоса русских. Впереди ехали верхом трое казаков. В темноте нельзя было рассмотреть, сколько всех казаков было при обозе. Мы выскочили из шалаша и выстрелили в передовых. Кто-то из товарищей схватил под уздцы первую лошадь и остановил обоз. В нас посыпались выстрелы. Казаков оказалось человек двадцать пять. Семеро из нас успели убежать, а десять были убиты и ранены.
Это была последняя затея против русских, в которой участвовал сарт Комель-бой. Рассказчик был осужден на каторжные работы в Сибири за ограбление и убийство одного богатого сарта.
[0VereschaginVV_PoslNeudacGRM.jpg]
Рассказ Магомета Суфи, самаркандского жителя, ткача шелковых материй.
Мне было лет двадцать, когда русские брали Самарканд. Отец мой Магомет-Джон был муллою и имамом в мечети. Я только что женился. Мы жили безбедно. Отец мой получал с каждого дома прихожан по 2 рубля в год и, кроме того, за требы: обрезание, свадьбы и проч., особо. Я сеял хлеб, косил клевер. Молоденькая жена моя, ей было всего четырнадцать лет, вела наше небольшое хозяйство и разводила шелковичных червей. Она пряла шелк, а я ткал материи и продавал баям, скупщикам. Я умел красить шелк и составлять узоры. Все мы трое смотрели за садом и летом выбирались на житье в сад, верстах в трех от города.
За несколько дней перед приходом русских отец приехал (верхом на ишаке) из города в сад, крайне взволнованный. Он рассказал, что был на сходе в медресе Тилла-Кари, Там узнал он, что бухарский эмир Музафар вместе с самаркандским беком Шир-Али-Инаком продали Самарканд русским и не хотят защищать свою родину, веру и святые мечети, но народ собирается собственными силами помериться с неприятелем. Решено, что всякий честный человек должен вооружиться и идти по первому зову вместе с другими на Чупанаты встретить непрошеных гостей, и что мы, как и другие честные люди, также идем.
Конечно, обвинение эмира в продаже Самарканда оказалось клеветою. Но мы поняли это только тогда, как мы увидали, что бухарское войско, стоявшее лагерем близ Самарканда в числе 12.000 человек, вышло с нами на Чупанаты, Да, кроме того, к нам прибыли два полка, один из Корков, Другой из Чарджуя.
В назначенное время мы с отцом двинулись к сборному пункту и встали под начальство Усмана. У нас было несколько человек русских, но я помню ясно только двоих: длинного худого Усмана и невысокого толстого Богданова с белым лицом и румяными щеками. Богданов, как артиллерист, поднялся на гору, где были поставлены наши пушки. Усман со своим войском встал за горою.
Я хорошо помню, как пришли русские, как переправились через реку Зеравшан, и как в них стреляли с горы. Мы все хорошо видели, но русские нас не видали. Голова нашего войска скрывалась за кустами, а хвост был за горой. Мы долго стояли и не двигались и не стреляли. Усман строго запретил нам подавать хотя бы малейшие признаки жизни. Вот, наконец, осталось немного солдат, как я узнал потом, один 6-й батальон и весь обоз.
Усман проехал вдоль своего войска и сказал, что теперь настало время нам поработать, рассеять остававшихся солдат и овладеть обозом. Он скомандовал: "айда”, и с криками: "ур-ур!” бросились мы из своей засады. Нас увидали казаки и не допустили близко к обозу, а солдаты в нас стали стрелять. Наши рассеялись по полю и из-за кустов и из камышей стали стрелять в русских в одиночку. Отец был ранен в ногу и упал. Я с товарищами подхватили его и унесли. Мы хотели занести его в городскую саклю, но он приказал нести себя в камыши, подальше от Чупанат. Мы положили его в такие высокие камыши, в которых человек верхом мог бы свободно скрыться. Хотя там и было безопасно, но отец всячески удерживался, чтобы не стонать, а нога у него сильно болела; он метался, не находя места, как бы удобнее ее положить. Я хотел уйти посмотреть, какой обоз достался нашим, и что сделалось с русскими. Но отец взял меня за руку и потянул вниз, приказывая жестом лечь рядом с ним. В камышах то тут, то там слышались осторожные голоса: оказалось, что многие прятались там. Вскоре выстрелы смолкли, но послышался конский топот, который все приближался к нам. Сквозь камыши мы увидели бухарских сарбасов, которые скакали прямиком через камыш, куда глаза глядят. Казалось, они думали только о том, как бы подальше уйти. Они не похожи были на победителей, мы это поняли.
Мимо нас пробегал сосед. Я узнал его и остановил. Он так запыхался, что первое время не мог говорить, а потом рассказал, что самаркандцы и войска бежали, а русские заняли Чупанаты. К нам подползли осторожно еще сарты. Отцу принесли воды, он очень пить хотел, обмыли ему рану и перевязали ногу. Кто-то раздобылся лепешками. Вечером из русского лагеря грянул такой пушечный выстрел, что, казалось, вся земля под камышами вздрогнула.
Утром отец еще не мог вставать и меня не отпускал от себя. Некоторые сарты из камышей осторожно пробирались в город, другие приходили из города к нам и рассказывали все, что там делается. Так, не бывши в Самарканде, мы узнали, что войск в Самарканде не было, все бежали, что жители понимали бесполезность дальнейшего сопротивления и решили пригласить генерала занять город без боя, а старшины и выборные представители ходили на Чупанаты изъявить генералу Кауфману покорность городского населения. Теперь отец не удерживал меня более. Я убежал в город, на базар. На всех улицах, а главное на базаре толпился народ. Все ждали проезда генерала. Люди волновались, каждому хотелось пробраться вперед. Вот наконец торжественный въезд достигнул базара. Впереди ехали наши выборные в богатых одеждах, за ними генерал с переводчиком, а потом шло войско. Генерал был невысокого роста и худощавый. Он отвечал на поклоны сартов и внимательно смотрел в толпу. Посреди базара он остановился. Выборные окружили его, переводчик встал рядом. Вот что сказал он через переводчика: "пусть жители не боятся, пусть каждый примется за свои занятия, пусть промыслы и торговля идут тем же путем, как и прежде. Скажите беглецам, чтобы спокойно возвратились в свои жилища. Русские не будут разорять вас, а напротив спасать от разорения. Наши войска будут оберегать Самарканд от внешних врагов”.
— Говорите! — сказал отец и стал слушать. Один, который был постарше, заговорил:
— Кази послал по садам много студентов и нас двоих также. Кази, старшины, аксакалы и многие имамы и муллы приказали нам объявить всем, что дело освобождения Самарканда от русских готово. На днях генерал Кауфман уходит в Катта-Курган, оставляет здесь один батальон: этим мы и воспользуемся. К нам придут беки из волостей с войском, а Омар-Хаджа призывает самаркандцев встать под его командование. Вас, имам, приглашают присоединиться к патриотам и влиять на других, как вы сделали это для защиты Самарканда.
Отец хмуро выслушал и отвечал:
— Тогда было одно время, а теперь другое. Теперь я не согласен с теми, кто вас послал. И напрасно вы зашли ко мне. О заговоре я гораздо более знаю, чем вы. Я был на тайных собраниях, от меня нет тайны, ведь я мулла. Но я сторонюсь от заговора и не буду участвовать в вашем восстании. Я стар и понимаю, что оно принесет сартам не пользу, а вред. А сын мой молод и военного дела не знает. Он прекрасно ткет материи, красит шелк, рисует узоры, а стрелять не умеет. Да, наконец, с меня уже довольно!.. Он указал на больную ногу.
— Отец наш, имам, мудрый мулла, мы хотим прогнать русских, они другой веры.
— Какое вам дело до их веры? Они не только не мешают магометанам верить, как веровали их отцы со времен Магомета, но еще обещали починить наши древние мечети в тех местах, где они начали осыпаться и рушиться. Кроме того, при них нам спокойнее, и торговля идет лучше. Не я один, а многие опытные люди, с которыми я говорил, находят, что под управлением русских гораздо лучше живется, чем под властью бухарского эмира и его бека. Вот все, что я думаю, и что я говорил на собрании. Можете это передать хоть самому Омару-Хадже,
— Отец, имам! — сказали студенты: — нас будет много, а их мало.
— Что же из этого? Они проникнуты военным духом, храбры, умеют сражаться, как мы палку варить. Они из России шли уже умелые и, пока дошли до Самарканда, под каждым городом воевали, а мы воевать не умеем. Ну, какие мы воины, когда месяц тому назад наше ополчение на Чупанатах и за горой вместе с бухарскими сарбасами испугалось одного вида русских солдат. И пушки свои, и обоз побросали, лишь бы подальше убежать. А ведь нас тогда ташке много было, гораздо больше, чем русских. Я стыжусь вспоминать о нашей защите Самарканда, а нога мне напоминает... И настоящая ваша затея приведет только к тому, что много людей падет, многие семьи осиротеют, многие хозяйства разорятся...
Должно быть, слова отца подействовали на студентов. Они тихо пошли из сада и не участвовали в восстании. Мы вместе ходили смотреть, как идет дело, и вместе прятались от выстрелов. Больше всех рада была Айша, что отец меня не пустил. Она боялась за меня. Моя жена меня очень любила.
Русские ничего не знали и нам верили.
У нас в Самарканде есть еврейский квартал, где живут только евреи. Они одеваются, как мы, в халат и тюбетейку, но мы бреем головы, а у них на висках вьются пейсы. Кроме того, им запрещено носить пояса, как у нас: они обязаны подпоясываться веревкою. Вот по пейсам и по веревке их сейчас можно отличить от нас, даже издали. Мы слышали, что евреи, узнав о том, что готовится восстание, бегали крадучись в крепость и предупреждали русских. Но русские не поверили евреям и прогнали их.
Из многих городов, завоеванных русскими, до нас доходили слухи, что победители религии не трогают, ни у кого ничего не отнимают, а за всё платят деньги, что они добрые и веселые люди, а вот на войне их все боялись, они были страшны. То же самое было и в Самарканде. Пока восстание не начиналось, наши храбрились, а когда вошли в город ополченцы с Омаром-Хаджей и беки со своими войсками, то прежде всего все начальники попрятались в минареты, а войска боялись тех, которые были в крепости, боялись подступать к стене. Мы привыкли стрелять из-за дувала, из сакель, или выскочить на коне, пальнуть и поскорее ускакать, спрятаться, а тут приходилось нападать на открытой площади. Впрочем, как было и не бояться, за стеною сидела гроза. Там заключился после ухода генерала 6-й батальон.
Я с товарищами ходил смотреть на осаду крепости, и мы видели, как платились сарты, которые были посмелее. На наших глазах сарты сожгли бухарские ворота крепости и ухватились за пушку, как русские отняли пушку, избили прикладами передних и выстрелом из той же пушки рассеяли толпу и уложили десятки, а ворота были тотчас же заложены мешками с землею. Я видел, как через стену из крепости бросали сартов и убитых, и живых, забравшихся в крепость через пролом. Я слышал стоны умирающих и калек. Как-то мы узнали, что Усман поведет партию подрывать стену крепости. Вместе с товарищами я пошел смотреть. Работа пошла было, слышался стук китменей и железных лопат, но с крепости, со стены стали бросать гранаты: многие были убиты, другие разбежались. Стена стала нам казаться заколдованною, а осажденные колдунами. Многие толковали, что проникнуть в крепость невозможно. Войска беков стали роптать, сами беки потеряли терпение, рассорились с Омаром-Хаджею и ушли со своими сарбасами, разграбив с досады Самарканд. Вообще горячность наших стала остывать, и приступы к стене пошли слабее.
Отец, когда я приходил домой и рассказывал, что видел, печально качал головою и говорил:
— Я знал, что так будет!
Возвратился генерал Кауфман из Катта-Кургана и послал войска пройти по городу, очистить улицы. Тут, говорят, были жаркие схватки, но я не видал: опасно было ходить по городу, солдаты могли принять за мятежного сарта и пристрелить. Исключение было сделано только для евреев, их не трогали. Они, в то время как наши ополченцы и беки с сарбасами входили в город, успели-таки пробраться в крепость и заявить там, что евреи в мятеже не участвуют. Кроме того, они были полезны в крепости, работали там. Кстати русские вспомнили их предупреждение. Русские солдаты, обходя улицы города, не заглянули даже в еврейский квартал. Вместе с солдатами ходили и евреи. Они теперь гордо подняли головы и сбросили свои веревки. Они указывали солдатам дома горячих патриотов-зачинщиков, а также места, где были зарыты сартами деньги и ценные вещи. Ведь они все знали, слышали и видели.
По слову генерала Кауфмана, на другой же день сарты стали возвращаться в свои жилища. Мы с отцом также приехали посмотреть свою городскую саклю. Она оказалась цела, потому что, к счастью нашему, никто там не прятался и из сакли в русских не стрелял. Отец откопал сундучок, в котором зарыл шелковые одежды Айши, ее приданое и некоторый запас своих денег. Все это было не тронуто, так как мы не слыли богатыми, и евреи за нами не подсматривали. Надо удивляться, как скоро все пришло в порядок. Все стали работать и торговать, начали строить новый большой базар, так как старый русские сожгли, принялись штукатурить те места мечетей, где выпали изразцы, приступили к постройке русского города, проводили улицы, подрядчики взялись строить русским дома.
|
