http://polit.ru/article/2013/08/26/column/
26 августа 2013, 16:05
Юлия Фридман
О судьбе научных открытий говорится в книжке основоположника современной геологии Чарльза Лайелла (Charles Lyell) "Геологические свидетельства древности человека". В конце шестой главы он цитирует своего коллегу проф. Агассиза (Louis Agassiz), передавая его слова так: "Всякий раз, когда новый поразительный факт обнаруживается в науке, люди говорят сперва: "Это неправда," – затем: "Это противно вере," – и наконец: "Да это все знали и раньше."" Теперь это расхожий мем, у него много вариантов и много авторов.
Естественные науки пока еще составляют единое знание. В том смысле, что возможно сказать, в чем заключается консенсус ученых по тем или иным конкретным вопросам мироустройства, обрисовать прилегающий к области принятых истин круг конкурирующих между собой гипотез и свод фактов инженерного значения, выходящий в приложения. Истины, или, если угодно, утверждения гуманитарного характера живут более сложной жизнью. В одних сообществах они еще неизвестны, в других неправда, в третьих – противны вере, а в четвертых стали заезженными, навязли на зубах, превратились в агрессивную демагогическую чепуху. Причем, сообщества эти не обязательно разнесены географически, представители их могут жить вперемежку. Это на самом деле весьма удивительно. Если бы так же обстояли дела с физикой или биологией, ваш сосед по лестничной клетке использовал бы дистанционный коммуникатор на торсионных полях, другой сосед сообщался бы с единомышленниками с помощью золотого блюдца и волшебного яблочка, а лифт, как и всякая техника, для него бы не работал, третий был бы птицей Гамаюн, а сверху жили бы: сшитый из трупов человек Франкенштейна, алхимик с гомункулусом в колбе, двухголовый мутант и стая ангелов.
Как вы уже догадались, эта заметка посвящена женскому вопросу.
В 2008 году в Сомали тринадцатилетняя девочка по решению суда была забита камнями до смерти, на стадионе, в виду у тысячи зрителей. Перед экзекуцией ее закопали в землю по плечи (мужчину нужно закапывать по шею). Камни, согласно шариату, должны быть не большие и не маленькие. Не такие, чтобы убить с нескольких ударов, но все же такие, чтобы каждый удар был чувствителен. Преступление ее заключалось в том, что она стала жертвой группового изнасилования. Строго говоря, ислам не запрещает девочкам быть жертвами изнасилования, группового или нет, при наличии четырех свидетелей мужского пола, готовых подтвердить показания девочек в суде. Но если таких свидетелей нет, надежно устанавливается только факт утраты девственности вне брака. Это прелюбодеяние, и за это девочек забивают камнями. Мальчиков, если они производили развратные действия с девочками, наказывают ударами кнута. А если с мальчиком – тогда тоже забивают камнями.
Двумя годами позже знаменитому общественному деятелю Джулиану Ассанжу было предъявлено обвинение в изнасиловании шведских гражданок. В чем заключалось изнасилование, было не вполне ясно. Движущей силой процесса был адвокат Боргштром, который, по общему впечатлению, понимал суть обвинения настолько лучше потерпевших, что это вызывало вопросы. Был момент, когда адвокат Ассанжа спросил прямо, почему женщины сами не поняли, что подверглись изнасилованию, а узнали об этом от посторонних лиц. Боргштром ответил: "Но ведь они не юристы."
У нас есть соотечественники, которые поддерживают власти во второй истории, и есть – которые в первой.
Феминизм в Сомали был бы героическим движением одиночек, обреченных на унижение и смерть, со слабой надеждой в перспективе хоть что-то изменить ради будущего чужих дочерей. Феминизм в Швеции – поросшее ханжеством и мещанством жирное, бородавчатое бюрократическое стояние, полезное для контроля и политического шантажа.
Что такое феминизм в России? В России человек широк, и пока Митя Карамазов его не сузил, феминизм здесь сразу и неправда, и противен вере, и в то же время навяз на зубах как нечто общеизвестное, кукольно-карамельное, но годное для политической демагогии. Мало кто понимает, чего у нас хотят феминистки. Некоторые даже приходят к выводу, что ничего, кроме мужского внимания, и заключающим так не всегда легко возразить.
Между тем, есть вещи, которых нам, феминисткам, хотеть стоило бы. В их число не входит ни запрет на пропаганду мужского шовинизма, ни политкорректная цензура, ни прочие амбиции догнать и перегнать депутата Мизулину, которая все-таки далеко ушла. Лучше сосредоточиться на возможном.
Совершенно не страшно, если кто-то утверждает, что женщины в среднем намного глупее среднего мужчины, неспособны к наукам, к стратегическому мышлению, к космическим полетам, к альпинизму или феминизму, и поэтому нельзя им позволять голосовать, принимать решения, получать высшее образование и носить короткие юбки. Такой человек был бы неправ не потому, что он мужская шовинистская свинья, а потому, что глупее среднего мужчины возможно быть только "в среднем". То есть, ни одна живая душа в одиночку не справится. Человек, который не боится дать право голоса среднему мужчине, и в то же время опасается последствий равноправия между полами / возрастами / биологическими видами, населяющими Землю – просто подвержен иррациональным фобиям, ему должно быть трудно заниматься наукой.
Пожалуй, ведь бесполезно переубеждать отдельных людей, носителей той или иной идеи, и тем более без толку стараться заткнуть их. Зато можно менять среду бытования этих идей. Это такое место, где блуждает любой оратор, а ориентирами ему служат понятия, выраженные словом.
Социологи обыкновенно веселятся, сводя вместе массовые опросы: по ним видно, как у человека работает голова. Часто человек на вопрос, православный ли он, отвечает утвердительно, а на вопрос, верит ли он в Бога, отвечает "нет". В опросах по семейной части на вопрос, бьете ли вы жену / бьет ли вас муж, отвечают "да"; случается ли, что жена не хочет секса, а вы все-таки добиваетесь, принуждаете (или "вы не хотите, а муж заставляет") – тоже "да", а насчет семейного насилия отвечают "нет, этого не было".
Почему это происходит? Должно быть, акценты в вопросах анкеты воспринимающий мозг ставит по-разному. До тех пор, пока слово никак не окрашено, описывает нормальный быт, то же, что у других, можно отвечать "как есть". Производится короткий анализ памяти, нужное вычленяется. А если слово почему-либо (с точки зрения воспринимающего мозга) негативно окрашено – на входе анализирующего устройства формируется другой сигнал. Человек даже и не пытается отвечать, "как есть" – отвечает, "как должно быть". Насилие в семье – это не норма быта, это звучит, как статья Уголовного Кодекса. Поэтому у меня в семье его нет.
Итак, в двадцать первом веке, при равных правах, при наличии (правда, где-то там в Швеции) непобедимых активисток, способных испортить жизнь известному политику по принципу "тронул – садись в тюрьму", у нас жен и бьют, и принуждают. Что же делать? Надо ли залезать на шкаф и подглядывать, как живут соседи, чтобы уберечь женщин от насилия? Не факт совершенно. Уберечь, может, и не мешало бы, но сама привычка залезать на шкаф и подглядывать имеет свойство пускать глубокие корни. Стоит только начать, и забудешь, зачем залез, что именно хотел пресечь. Надо ли провозглашать новые нормы – что бить женщину нехорошо, не просто по закону, а в житейском смысле перед друзьями неловко, даже если ты ее муж? Но с нормами есть проблема. Провозглашение работает только в одну сторону. Дай понять, что нормально бить некую категорию лиц – и это сейчас же сделается нормой, вплоть до поддержки учителями начальных классов. А если сказать "извините, это все-таки ненормально" – ничего не изменится.
Вопрос "что делать" действительно трудный, если говорить конкретно. Как-то, лет десять назад, я курила на лестнице. Вышла соседка-старушка и стала тянуть меня за рукав: пойдемте, говорит, а то он ее убьет. Оказалось, речь идет о ее дочери. В квартире находились подвыпившие немолодые супруги и, действительно, дубасили друг друга, причем муж явно имел позиционное преимущество. Я поздоровалась. Оба вежливо ответили. Я спросила, не могу ли я им чем-нибудь помочь. Муж объяснил, что он бьет эту тварь, потому что в доме нет стирального порошка. Я сказала, что понимаю – ему, наверное, трудно купить стиральный порошок, например, денег нет... Жена сказала: "Да есть!" Муж сказал: "А чего я должен идти? Я ходил. А она его... истратила! Рассыпала или что. Пусть она идет сама!" Я спросила, согласны ли они помириться, если я принесу им стирального порошка. Оба смутились и засобирались в магазин. Порошок я им все-таки занесла, не знаю, что они с ним сделали. Наверное, рассыпали. Но как тут быть в общем случае, яснее не стало.
Может быть, для начала не мешало бы постараться понять, почему женщины это терпят. Не идут в феминистки. Готовят дочерей к той же судьбе. Можно было бы их просто спросить. Но если попробовать, убеждаешься, что доверия к чужому любопытству у таких женщин нет. Они не хотят привлекать внимание общества к своим проблемам, а точнее, не ждут от него ничего, кроме беды. В самом деле, что бывает от внимания общества – один позор на всю деревню, смех и глумление; это женщины знают и даже сами такое людям устраивали. А поддержки в своем горе можно ждать только в одном случае: если муж заблудил с какой-нибудь "бл#$%дью", и есть шанс организовать ей общественное порицание.
Кажется, это называется моральный климат. Вот он почему-то у нас таков, что люди эффективно объединяются в основном для того, чтобы унизить кого-то. Если надо помочь женщине, которую обижает муж – сочувствующие соберутся лишь тогда, когда есть, кого обидеть еще сильней. О политически активных гражданах это не вполне справедливо, но ведь их мало.
|
